Каждый город пахнет по-своему. Этот смердел нечистотами. Главный тракт, достаточно широкий, чтобы по нему могли проехать повозки, утопал в грязи. Сточные канавы забились мусором, и вонючие водные потоки перекатывались через улицу.
Узкие кривые улочки вились между убогими деревянными лачугами и мастерскими, выступающие крыши которых почти касались друг друга. Солнечный свет не проникал в глубины, где свиньи, собаки, куры и ребятня копошились в грязи, сражаясь за гниющие отбросы. Стоило нам въехать в ворота, как к повозке за милостыней устремилась толпа колченогих попрошаек. Самые смелые норовили забраться внутрь – проведать, что можно стянуть, но несколько ударов Зофиилова хлыста быстро умерили их пыл.
Отыскать «Красный дракон» не составило труда. Трактир ничем не отличался от окружавших его убогих строений. В воздухе висела застарелая вонь прокисшего эля и тушеной капусты. Не обращая внимания на холодный дождь, на пороге маячила девица. Волосы выбились из-под чепца, юбка от жира стояла колом. Рот окружали язвочки, но девица, как и обещал нам разбитной привратник, была явно не прочь радушно принять постояльцев. При виде нас лицо ее просветлело, и красотка вразвалку направилась к повозке. Взгляд ее поочередно скользнул по Зофиилу, Родриго, Жофре и Осмонду – девица размышляла, с кем попытать счастья. Наконец, решив, что за главного тут Зофиил, она вильнула бедром в его сторону и, развязно улыбаясь, схватила Ксанф за уздечку.
– За мной, господин. Конюшня рядом. Я покажу.
Однако Зофиил сжал поводья, отпихнул нахалку и направил кобылу вперед. Огорченная красотка что-то прокричала вслед о чистых постелях, которые она с радостью согреет для нас своим телом.
– Зофиил, это же был «Красный дракон»! Разве мы не там собирались остановиться? – воскликнул Осмонд.
– Ты и вправду хочешь, чтобы твоя жена здесь рожала? – прорычал тот в ответ. – Если Аделе удастся выжить после родов, то не пройдет и недели, как она отдаст Богу душу от грязи и смрада.
– Внутри может оказаться почище, – слабо возразил Осмонд.
– Как же, особенно если прибиралась там эта грязная потаскуха!
Осмонд посмотрел на бледную Аделу, которая покачивалась в такт толчкам. Глаза ее были закрыты, лоб прорезала глубокая морщина, словно Адела из последних сил превозмогает боль.
– Вряд ли это единственная таверна в городе, мы могли бы попытать счастья где-нибудь еще! – с отчаянием воскликнул Осмонд.
– Оглядись, малый. Привратник клянется, что чумы в городе нет, но этот невежественный дурень не поймет, от чего помер, пока его не сбросят в яму. Наверняка в задних комнатах этих мерзких домишек уже хватает покойников, но в такой вони мы не учуем запаха, пока не станет поздно. Если хочешь остаться, я ссажу вас с Аделой. Буду только счастлив избавиться от вас обоих.
Осмонд опустил глаза и покачал головой.
Сигнус оставался в часовне довольно долго. Осмотр занял не так уж много времени, но затем Сигнус крикнул, что спускается вниз, и – пропал. Ксанф беспокойно переступала с ноги на ногу, клоня голову под напором дождевых струй. Удивительное дело: когда стоишь на месте, вымокаешь больше, чем во время ходьбы, да и холод пробирает гораздо сильнее.
Зофиилу не терпелось убраться отсюда. Он пробормотал, что раз уж юнец вызвался сам – сам пусть и расхлебывает, такова, значит, Божья воля.
– Ну, хватит, – бросил он наконец. – Поехали.
Наригорм, которая, как обычно, свернулась калачиком в передней части повозки, подняла голову.
– Рано, – уронила она. – Еще не время.
Разозлившись, Зофиил вместо ответа натянул поводья, но Ксанф неожиданно заупрямилась. Казалось, кобыла не хочет продолжать путь без Сигнуса. Зофиил потянулся к кнуту, но тут откуда-то сверху донесся хлопок, и в воздух взмыли голуби. Минуту спустя в окне колоколенки возникла голова Сигнуса.
– Никого! – прокричал он. – Я все здесь обшарил.
Зофиил обернулся и вперил тяжелый взгляд в Наригорм, но девочка уже выбралась из повозки и юркнула в дверь часовни.
Мы с осторожностью последовали за ней. Внутри оказалось даже холоднее, чем снаружи, но на удивление светло. Квадратные окна были вырублены в каждой из четырех стен, самое маленькое – в восточной – располагалось выше остальных. Пустые ниши еще ждали статуй святых, а возможно, и самой Девы Марии. Каменный алтарь у восточной стены покрывала изысканная резьба, изображавшая пять преславных тайн Розария. В отличие от статуй снаружи, одеяния святых внутри часовни пестрели синими, зелеными, желтыми и красными цветами, а местами в росписи проглядывала позолота. За алтарем возвышались деревянные леса – живописец почти завершил восточную стену. Остальные три оставались нетронутыми.
Дверца в одной из стен вела к винтовой лестнице, которая спускалась в крипту. Она оказалась меньше часовни и освещалась двумя круглыми оконцами высоко в стене. Небольшая ниша в углу содержала укромный лаз, выходящий на реку. Тяжелая дверь в северной стене выводила на берег. Когда уровень воды спадал, через лаз можно было попасть прямиком на островок посередине реки, к которому приставали лодки с припасами. Сейчас ступени, ведущие вниз от лаза, полностью скрывал бурный поток. Если река поднимется еще на фут, вода хлынет прямо в крипту.
По всей крипте валялись доски и грубые скамьи, пустые бутыли и бочонки. В жаровне темнели не прогоревшие дрова и обуглившиеся птичьи кости. Поддон под жаровней был полон серого пепла. Брошенные в углу силки и рыболовные сети свидетельствовали, что иногда мастеровые разнообразили трапезы тем, что удавалось поймать в лесу или выловить в реке. Кроме этих жалких обломков, в крипте не оказалось никакой мебели.
Хотя внизу было холоднее, чем в часовне, мы решили спать и готовить именно там. Жаровню наверняка втащили в крипту через лаз, и тянуть ее вверх по узкой винтовой лестнице мы не собирались. К тому же Сигнус заметил, что свет из окон часовни будет виден с моста. И пусть, найдя здесь пристанище, мы не совершали ничего предосудительного, но и лишнего внимания привлекать не хотелось. Не хватало еще накликать на свои головы бродяг или разбойников.
Правда, Зофиил предложил спать наверху, куда мы затащили его добро (никому и в голову не пришло волочить такую тяжесть вниз). Не встретив сочувствия, фокусник разозлился. Однако Родриго заметил, что поднимись вода чуть выше, и нам придется уносить ноги, так неужто Зофиилу не жаль его бесценных ящиков?
На том и порешили, а кобылу и повозку, поразмыслив, спрятали среди деревьев за мостом. Оставалось дождаться родов.
Осмонд сидел на корточках перед алтарем и растирал в ступке небольшое количество терра-верте. Этот пигмент живописцы используют для передачи телесных тонов. Добавив несколько капель масла, он снова взялся за пестик. При виде меня Осмонд просиял. Мне никогда не доводилось видеть его таким довольным.
– Надеюсь, теперь получится! – выпалил он радостно. – Обычно, чтобы скрепить пигмент, я добавляю яйца, но где сейчас раздобудешь курицу или гусыню? На колокольне я нашел несколько старых голубиных, но они не годятся – слишком охряные. Родриго уверяет, что венецианские художники разводят пигмент маслом. Самому мне никогда не доводилось слышать о таком, но Родриго знает, что говорит. Он дал мне немного масла, которым смазывает лютню и флейту, чтобы не высыхали. Я не хотел брать, ведь Родриго больше жизни дорожит своими инструментами, и одному богу известно, удастся ли ему раздобыть еще масла, но он настоял на своем.
При виде такой горячности трудно было удержаться от улыбки.
– Родриго – щедрый малый, особенно к собрату-художнику. Что ты собираешься рисовать?
Вместо ответа Осмонд кивком показал на деревянные леса у восточной стены.
– Хочу заняться этой стеной. По всему видать руку мастера. Постараюсь не испортить его трудов.
Фреска изображала Деву Марию. На ней была синяя с золотом накидка, распахнутая на груди, а под накидкой, словно под сводами пещеры, теснились коленопреклоненные фигурки: карлики пред лицом великанши. На переднем плане расположился богато разодетый купец с женой, остальные фигуры изображали его чад и домочадцев. Плащ Марии так же прикрывал несколько домишек, два торговых судна и вереницу складов – имущество дарителя.
