И тут из тени выехал незаметный прежде человек на смирной кобылке. Он спешился. По шляпе в нем несложно было узнать продавца индульгенций. Тощий, тщедушный, он лишь немного превосходил ростом Микелотто; лицо, обветренное в бесконечных разъездах, сохраняло некую нездоровую бледность, как будто этот человек слишком мало спит и слишком много времени проводит в раздумьях. Ему крупно повезло, что он стал продавцом индульгенций; ни в одном ремесле, требующем крепкого сложения, он бы не преуспел. Однако это явно был не обычный причетник, поскольку епископские стражники его слушались. Он кивнул, и они выволокли Микелотто вперед.

Продавец индульгенций оглядел стеклодува с ног до головы, прежде чем проговорить:

– Да, это тот самый жид. Ну-ну, чума поражает деревню в нескольких милях отсюда, и что же мы обнаруживаем? Оказывается, совсем рядом поселился жид. Неужто совпадение?

Микелотто дернулся так, что почти высвободил одну руку.

– Я не жид!

Продавец индульгенций ухмыльнулся, как будто услышал шутку.

– Венецианский стеклодув – и не жид? Поверить не могу! В Венеции потому и мрут от чумы, что там столько жидов.

– Мои родители были иудеи, но мы крестились, когда я был ребенком. У меня есть документы.

– Тем хуже для тебя. Жидов вешают, а еретиков жгут… на медленном огне.

– Я не еретик. – На лице Микелотто начал проступать страх.

– Жид или магометанин, который, приняв истинную веру, возвращается к старой, как пес на свою блевотину, – еретик. Гнусен каждый христоубийца-жид, но еще гнуснее тот, что попрал милость, дарованную ему Господом.

– Но я не возвращался к старой вере! Я добрый христианин, хожу к мессе. При моей работе не получается ходить так часто, как надо, но когда могу, я хожу. Спроси священника.

– Священник умер от чумы. Заболел в числе первых. Уж понятно, жид-еретик сперва убьет доброго христианина.

– Я ничего ему не делал. Я не видел его несколько недель.

– А говорил, что ходишь к мессе. Так, значит, все-таки не ходишь? Да еще и учеников не пускаешь, верно ведь? Пытаешься развратить их невинные души, увлечь с собой к погибели.

Микелотто снова забился в руках стражников.

– Ты ошибаешься. Не было такого. Я никогда…

– Но ты же запретил им идти в деревню в прошлое воскресенье? – оборвал его продавец индульгенций. – И подмастерью своему велел меня прогнать, чтобы они не купили отпущение грехов.

– Послушай! – Хью протолкался между лошадьми и вышел вперед. – Это я тебя отсюда выставил, чтобы ты не запугивал ребят разговорами о смерти. Хозяин и не знал об этом ничего, пока от меня не услышал. Он тут ни при чем.

Продавец индульгенций торжествующе улыбнулся.

– Хозяин отвечает за все, что делают его подмастерья. И ты же не станешь отрицать, что не пустил их в воскресенье к мессе?

– Это потому, что в деревне чума. Он хотел уберечь их от заразы! – возмущенно проговорил Хью.

– В опасности еще важнее пойти к мессе и очистить душу. А ты говоришь, хозяин хотел спасти их тело, душу же обречь аду. По мне, только жид и может так рассуждать. Уж не обратил ли он и тебя в свою веру?

Микелотто, глядя на Хью, тряхнул головой.

– Довольно, не впутывайся сюда сам. – Потом с обреченным видом повернулся к продавцу индульгенций. – Как мне доказать, что я христианин? Если надо, могу поклясться на кресте.

Продавец индульгенций ухмыльнулся.

– Так я и дам тебе совершить кощунство! Если ты не веришь в Христа, то клятва твоя ничего не значит. Нет, есть другое испытание.

Он метнулся к лошади, вынул из седельной сумы какой-то сверток и принялся медленно и театрально его разворачивать. Микелотто в руках у стражников напрягся всем телом, ожидая, когда увидит орудие пытки. Вокруг столько печей – есть где нагреть железный прут или клещи. Микелотто привык к ожогам, но сколько можно выдержать пытку каленым железом?

Продавец индульгенций кивнул одному из верховых стражников, а когда тот спешился и встал рядом, отдал ему сверток. Стражник подошел к Микелотто и помахал у него под носом содержимым. Мы все облегченно вздохнули: это были всего лишь кусочки тухлого мяса – вонючие, зеленые, но совсем не страшные – не то что пыточные клещи.

– Свинина, – со злобной ухмылкой произнес продавец индульгенций. – Тебе надо всего лишь съесть немного свинины. Жиды и магометане ее есть не могут, а вот для христианина это добрая еда. Если съешь немного свинины и не сблюешь, я узнаю, что ты добрый христианин и отпущу тебя с миром.

– Но мясо тухлое! – в гневе вмешался Хью. – Его никто есть не сможет!

Продавец индульгенций указал на стражника.

– Как, на твой взгляд, это мясо?

Стражник ухмыльнулся.

– Свежайшее! Еще хрюкает.

Продавец индульгенций повернулся к Хью.

– Может быть, тебе не нравится запах, потому что ты тоже не выносишь добрую христианскую свинину?

– Я съем, – обреченным голосом проговорил Микелотто.

– Нет! – взмолился Хью.

– Мне ничего больше не остается.

Два стражника крепко держали стеклодува за руки, пока третий, схватив его за волосы и оттянув голову назад, принялся один за другим закидывать куски ему в рот, не давая даже времени проглотить. Плезанс, обняв Наригорм, зарылась лицом в ее волосы. Под конец и всем нам пришлось отвести глаза. Микелотто держался, сколько мог, но ему не давали даже перевести дух. Его вырвало – как и рассчитывали мучители.

Продавец индульгенций с улыбкой отвернулся.

– Скрутите его и привяжите за лошадью.

Микелотто осел на колени, его неудержимо рвало. Один из учеников, самый смелый, подбежал с фляжкой. Стражник нацелился отшвырнуть мальчика пинком, но продавец индульгенций поднял руку.

– Пусть пьет. Пусть вымоет мясо из желудка. Не хватало только, чтобы он всю дорогу блевал – еще аппетит мне отобьет. К тому же я хочу довести его живым. Если он околеет в дороге, то народ лишится интересного зрелища. Сожжение благотворно воздействует на нравы – люди видят, как крепка власть церкви.

Стражники наконец отпустили Родриго и повернулись к лошадям. Родриго подбежал к продавцу индульгенций, уже сидевшему в седле, и схватил его за руку.

– Этот человек не сделал ничего дурного! Дай ему оправдаться! Ты – служитель Божий и знаешь по совести, что испытание было нечестным. Услышь же, что он говорит!

– Не бойся, добрый человек, его услышат. Его услышат по всему епископскому дворцу. Мы не сжигаем людей, пока они не сознаются в своем преступлении, и он еще будет молить, чтобы ему позволили сознаться.

– Вы будете мучить человека во имя милосердного Бога? – с горечью спросил Родриго.

Глаза продавца индульгенций блеснули в свете факелов.

– Погоди, погоди! Мне кажется или ты впрямь говоришь так же, как мастер Михаель? Ты тоже венецианец? Неужто мы схватили двух жидов вместо одного? Ну-ну, богатый улов!

Микелотто поднял голову.

– Кто венецианец, он? Ну нет, он генуэзец, чтоб им всем сдохнуть. Ты назвал меня жидом, а теперь оскорбляешь еще больше, навязывая мне в соотечественники этого непотребного пса. Веди меня, куда едешь; лучше мне гореть на костре, чем провести еще миг рядом с генуэзцем.

Он плюнул в Родриго; алый от вина плевок попал на щеку и начал медленно стекать по лицу.