— Мэрион, возвращайся скорее, — молила она его.

А когда он через несколько часов возвращался, она объявляла, точно эта мысль впервые пришла ей в голову:

— Ты думаешь, я люблю тебя? — И хихикала. — Я хочу стать девицей по вызову.

— Ты пьяная, крошка.

— Поумней наконец, Мэрион! — кричала ему Илена. — Почему, ты думаешь, я с тобой живу? Потому что я слишком ленива, чтобы жить одной. Что на это скажешь?

— Все чего-то боятся, — говорил он.

— Кроме тебя. Ты такого высокого мнения о себе. А я никем тебя не считаю.

Такие припадки проходили, и она принималась плакать, и просила прощения, уверяла, что вовсе не имела в виду того, что сказала, и, пожалуй, она все-таки любит его, хотя сама не знает, и он говорил:

— Давай перестанем изматывать друг друга и поженимся. Илена отрицательно трясла головой.

— Я хочу быть девицей по вызову.

— Ты не из того теста сделана — ты не сможешь, — уверял он. — Сначала давай поженимся, а там посмотрим.

Он сам не понимал, что чувствует к ней. Он считал, что ненавидит ее, видел в Илене не больше, чем испытание для своих нервов, а в постели вообще питал к ней отвращение, и если бы ему не доставляло удовольствие изучать это чувство, подмечать, как он не в состоянии ни на секунду забыться с ней, а она преисполнена решимости забыться, ему было бы трудно — если б не было этого чувства отвращения — вообще приблизиться к ней. Он вытаскивал ее на вечеринки и приемы — к Дону Биде, в собственном доме, к некоторым своим девочкам, к совершенно посторонним мужчинам, к Джей-Джею, словом, ко всем, кто приглашал его.

Она бывала мрачна, бывала весела, и Фэй властвовал ее настроениями, как циркач, щелкающий кнутом, — она была натасканным зверьком, и он мог делать с ней что захочет. Эта мысль, казалось, порождала в нем бесконечные запасы энергии, и он давал себе слово, что действует серьезно, чувствуя, как каждый новый трюк ломает установленные границы, и так будет, пока он не исчерпает ее энергию, саму ее способность получать удовольствие, и у нее не останется ничего. Словом, он отделит душу от тела, внушив телу, что оно никогда не сольется с душой и что величайший грех считать, что душа и тело могут сосуществовать. Илена попыталась поставить точку. Однажды утром, после того как они провели ночь у Биды и Мэрион снова сделал ей предложение, она сказала:

— Я скоро отсюда уеду.

— И куда же ты отправишься? — спросил он.

— Ты считаешь, что ненавидишь меня, — сказала она ему. — Если бы я всерьез в это поверила, я не жила бы с тобой.

— Я же люблю тебя, — сказал он, — почему иначе я стал бы делать тебе предложение?

— Потому что ты считаешь это большой шуткой.

Он рассмеялся.

— Во мне много противоречивого, — сказал он и улыбнулся — лицо его на мгновение стало таким мальчишеским.

Однако как-то ночью, не в силах заснуть, он встал и, обойдя кровать, постоял, глядя на нее и оплакивая, как если бы она уже умерла, и из какого-то уголка его мозга пришло сострадание к ней — это сострадание помимо его воли вырвалось наружу, комок мучительного сострадания отделился от него, как плод во время аборта, чувство живое и неживое, но очень болезненное. А Илена свыклась с мыслью, что может выйти за него замуж, он же мог даже жалеть ее, поскольку она не понимала, в какой мере зависела от его обещания жениться. Его забавляло то, что в их совместной жизни на брак была похожа лишь ее манера захламлять быт. Она вечно разбрасывала свою одежду по его комнатам, проливала еду на кухне, била стаканы, прожигала дыры сигаретами, а потом извинялась или приходила в ярость, когда он говорил ей, что надо прибраться. Он жил в идеальном порядке до того, как Илена приехала со своими двумя чемоданами, а с тех пор, как она была тут и нервно разбрасывала свое имущество по всему дому, он находился в состоянии смертельного раздражения. У них была горничная, немолодая мексиканка с тупым лицом, которая приходила каждое утро на два часа и приводила дом в порядок до той минуты, пока Илена снова все по нему не разбрасывала. Из-за этой горничной между ними возникали ссоры. Илена утверждала, что женщина ненавидит ее.

— Я слышала, как она называла меня puta,[10] — говорила ему Илена.

— Она, наверно, молилась.

— Мэрион, либо я ухожу, либо уйдет она.

— В таком случае уходи, — говорил он ей.

Все чаще и чаще он говорил ей это, будучи уверен, что Илена не может уйти, и поддразнивая ее.

— Ну кого ты дурачишь? — говорил он. — И куда, ты думаешь, пойдешь?

Илена неожиданно удивила его. Она стала дружить с мексиканкой. Около полудня он слышал, как болтали женщины, и одна из них время от времени смеялась. Илена стала говорить, что была неверного мнения об этой женщине.

— У нее доброе сердце, — сказала ему Илена.

Его это позабавило — он был убежден, что ее восторги пройдут. Они никогда не смогут быть подругами, подумал он, с мексиканской крестьянкой, которая будет напоминать ей, что она тоже крестьянка. Все-таки это зашло слишком далеко. В тот день, когда служанка принесла Илене деревянное кольцо для салфеток и Илена обняла ее, Фэй выдал женщине недельное жалованье и сказал, чтобы Илена сама прибиралась в доме. После этого они жили в бедламе и ссорились, когда Илена ходила к мексиканке. — Грязь всегда ищет грязь, — сказал он Илене, и это возымело свое действие. Илена больше не выходила из дома. Через некоторое время Фэй стал на многие часы оставлять ее одну. Когда он возвращался, она от ревности была совсем беспомощна. И вот в один из таких дней он сказал Илене, что она стала меньше возбуждать его и тут уж ничего не поделаешь.

— Это, конечно, пройдет, — сказал он. — Я слишком мало бываю дома.

А через два дня он перебрался в другую спальню и, когда лежал без сна, слышал, как она ворочается. Однажды он услышал, что она плачет, и весь вспотел от усилия, какого ему стоило не откликнуться.

Они устроили последнюю вечеринку. Зенлия ушла от Дона Биды и вернулась на Восток, и как-то вечером Мэрион пригласил Виду домой одного. Бида в те дни был в плохом настроении.

— Тебя зациклило на Зенлии? — спросил его Мэрион.

Бида рассмеялся.

— Да меня вот уже пятнадцать лет не зацикливает ни на одну бабу. Но я живу в таком месте, где люди страдают от высоты.

Илена сказала сердитым голосом:

— Мне нравится Бида. Мне нравится мужчина, который не зацикливается.

— Лапочка, ты мне нравишься, — откликнулся Бида. — Ты прелестнее, чем думаешь.

Илена посмотрела на Фэя.

— Чего ты хочешь? — спросила она.

— Меня на сегодняшний вечер исключи, — ответил Фэй.

— Тогда держись подальше, — сказала она ему, и Фэй устроился в гостиной, а Илена с Бидой ушли в другой конец дома.

А Фэй посасывал свою закрутку «чайка» и повторял про себя мысль, казавшуюся ему бесконечно забавной: «У меня молодое лицо и старое тело».

Наконец появился Бида без Илены и, причесываясь, заговорил с Мэрионом.

— Твоя девочка взвинчена, — сказал Бида. Вид у него был бледный.

— Она просто немного перебрала.

— Мэрион, не заезди ее. Она девчонка по-своему мужественная.

— Да, — согласился Фэй, — говорят, все обладают мужеством.