Неужели в его руках я действительно превращалась в ребенка? Это было странное чувство, совершенно неожиданное для меня. До этого наши интимные отношения напоминали узел, стягивающийся все туже в судороге желания. В этот раз я чувствовала, что я словно распрямляюсь, что узел развязывается. Он опять заговорил. Я покачала головой: я не могла слышать, что он говорит.
Он перевернул меня на живот. Голова моя уткнулась в подушку, пахнущую мылом. Я почувствовала, что он слез с кровати. Меня передернуло от страха, он уходит и бросает меня. Мне хотелось крикнуть: «Не уходи!» Но я не крикнула и не стала смотреть, куда он пошел. Я лежала и ждала, как больной на операционном столе. Я доверяла ему.
В своей глухоте я потеряла ощущение времени. Он мог отсутствовать и секунду, и час. Лишенная слуха, я только тихо ахнула, почувствовав на кровати какие-то движения. На подошвах ног я почувствовала теплую влагу. Что это? Было немного щекотно. Затем что-то мягкое и влажное, как губка, коснулось моих икр. Он мыл меня.
Когда его руки и губка медленно двинулись к бедрам, ногам стало холодно после теплой воды. Понимая это, он стал вытирать меня мягким полотенцем, руками развел мои ноги. Он мыл и гладил мою кожу. Лежа лицом вниз, я чувствовала, как дыхание мое становится прерывистым. Он гладил мне ягодицы. Я непроизвольно напрягла мускулы. Что это означало, отказ? Теперь я ощущала теплую воду на волосах своего лона. Его размеренные движения становились невыносимыми. Мне безумно хотелось перевернуться, посмотреть на него. Но когда я слегка пошевелилась, он прижал меня, чтобы я не двигалась. Он вытер волосы, раздвинул мои ягодицы. Я испугалась, сдвинула колени и сделала попытку подняться. Думала, что он опять прижмет меня к постели, но он позволил мне приподнять зад на несколько сантиметров. Он выжал надо мной губку, и вода потекла по ложбинке. От охватившего меня желания кружилась голова, я до боли хотела его.
Он медленно и осторожно вытирал меня, как будто чистил ружье. Меня всю трясло. Я ощущала его дыхание между своих ног. Руками он развел ягодицы, его руки раздирали мою плоть. Я стала извиваться, бедра двигались из стороны в сторону. Он сжал меня еще сильнее. Мне казалось, что все внутри меня распадается на мелкие кусочки. Скалы рухнули. Он раскрыл меня, и я полетела в пропасть. Мне казалось, что я парила в воздухе, легкая, невесомая. Я больше не чувствовала его рук. Я плавала и ныряла внутри самой себя. Я была одна в целом мире. Слепая и глухая, я была свободна, я ни в чем не нуждалась. И ничего не было. Ничего, чтобы удержать, ничего, чтобы поддержать меня, ничего, чтобы меня спасти. Я просто умирала.
Позднее, придя в себя, я увидела, что он лежит рядом со мной. Глаза его были закрыты. Я взяла в руки его голову и поцеловала. Щеки у него были немного колючими. Пока я спала, у него отросла щетина. Мне хотелось проглотить его, я жаждала его плоти. Он лежал рядом, как теплая статуя. Я погладила его, прижалась к нему, играла с ним, как с большой куклой. Он был моим, он принадлежал мне. Все начинается с тела и кончается телом. Я уткнулась носом в его мягкие волосы. Он поглаживал мое горло. Когда он раскрыл рот, вместо криков оргазма я услышала тишину. Он весь дрожал. Он не был во мне, но мне казалось, что он все еще живет где-то внутри меня. Он заговорил, но я ничего не слышала. Может быть, он поверял мне какую-то тайну, в чем-то признавался. Я кивнула, улыбнулась и упала на его. Мы были вместе, внутри друг друга.
Я проснулась, когда тишину разорвал будильник. Я вся была мокрая от пота – затылок, под мышками, под грудью. Мне было холодно. Он ушел. Я села. Почему он ушел, ничего не сказав? Я не понимала – это что, сон? У меня не было иллюзий, что все это просто был сон. Я встала с кровати и прошла в ванную, не помыться и не в туалет, а просто взглянуть на свое тело. Не знаю, что я ожидала увидеть, наверное, что-то новое, какое-то изменение в себе. Но не было никаких следов, никаких синяков. Ничего очевидного. Побаливали бедра. Я провела рукой между ног, стараясь вспомнить или восстановить те ощущения, что я испытывала с ним. Я потрогала ложбинку между ягодицами, но это не было похоже на прикосновение его языка. Я надела купальный халат Алека, даже не думая о нем. Теперь его отсутствие казалось мне чем-то совершенно незначительным. Все мои мысли были заняты отсутствием человека со шрамом.
Шрам. Я видела его перед глазами, языком чувствовала его неестественную упругость. Шрам был символом этого человека. Почему я не называла его по имени? Ведь я же знала его: Чарльз Уайлдмен. У меня был его телефон. «Позвони ему. Позвони ему прямо сейчас». Но что я скажу? «Спасибо тебе огромное за эту ночь». Как театрально. Нет. Мне хотелось сказать: «Приходи, приходи скорее и принеси с собой свой шрам. Я хочу трогать его. Почему? Потому что он, как свет, светит и греет меня».
Я сошла вниз. Я чувствовала себя расслабленной, размягченной, вялой. Чем бы сегодня заняться? У меня не было никаких планов, никаких встреч. Я пошла в кабинет Алека. Мне хотелось увидеть его там. Чтобы он там был. Не Алек. Тот, другой. «Пандора, ты больна. Немного секса на стороне, а это ударило тебе в голову. Проблем и без того хватает, и ты думаешь только о том, чтобы тебя трахали». Но дело не только в этом. В голове все звенело – восторг, легкость. Я помнила только экстаз.
Я стояла в кабинете, оглядываясь по сторонам, затем выглянула в окно. Неужели я больше никогда не увижу Алека? Не являлся ли этот в сущности посторонний мне человек какой-то заменой ему? Что-то коснулось моего лица, словно крылья какого-то насекомого. Я подпрыгнула от страха и инстинктивно взмахнула рукой. Это оказались две проволочки, свисающие с потолка. Сначала я удивилась, затем вспомнила, что здесь висела модель самолетика, повешенная Алеком. Этот самолет загадочным образом шлепнулся ночью в бассейн, когда мы предавались в воде сексуальным играм. Я стала искать самолетик. Но он исчез. Должно быть, Алек его убрал.
По дороге на кухню я вспомнила необычную латинскую надпись на его фюзеляже. Iacta Alea Est. Жребий брошен. Простите! «Жребий брошен» – именно эти слова он прошептал мне на ухо. Во мне опять пробудилось желание. Я пошла к телефону в гостиной, чтобы позвонить ему. Я стала набирать номер, но нервы не выдержали. Я положила трубку и вместо этого набрала номер Уингов, чтобы поговорить с Полетт.
– Папа вернулся? – были ее первые слова.
– Нет, дорогая, не вернулся.
Ее молчание, последовавшее за этими словами, казалось, обвиняло меня. Это мама виновата, что папа ушел, она разбила нашу жизнь.
Последовавший затем торопливый разговор о том, хорошо ли ей там и правда ли, что Дэвид славный парнишка, все ли у тебя там есть, – явился чем-то вроде подтекста этого обвинения. Почему ты ничего не делаешь, чтобы найти папу – это было то, что думала и хотела сказать Полетт. Когда, передав ей поцелуй, я положила трубку, чувствовала я себя отвратительно.
На кухне, ожидая, пока сварится кофе, я расплакалась.
Я рыдала, я выла. Я опустилась на пол и раскачивалась из стороны в сторону. Я выплакала все, что накопилось в душе, чего я почти никогда не делала. Я чувствовала, что меняюсь, меняюсь в физическом смысле слова. Как доктор Джекиль, выпивший снадобье, которое превратило его в мистера Хайда. Это вселяло в меня ужас. Но в этом липком страхе, омываемом моими слезами, был проблеск восторга.
