хватает мозгов.
Два болвана сосредоточенно разглядывали свои ноги.
— Какое доказательство? — спросил Патуди.
— Что, простите?
— Какое доказательство было у Волхутера?
— Не знаю. Поэтому я и приехала.
— Что он вам сказал?
Эмма вытащила свой телефон.
— Послушайте сами. — Она потыкала кнопки и передала телефон Патуди.
Тот прослушал сообщение.
— Он ничего подобного не говорит.
— Простите, не поняла…
— Он не сказал, что нашел нечто, доказывающее, что Коби де Виллирс — ваш брат.
— Разумеется, именно это он и сказал!
Патуди вернул ей мобильник. Поскольку он постоянно хмурился и выглядел недовольным, трудно было угадать, о чем он думает. Он долго разглядывал Эмму и наконец сказал:
— Пойдемте поговорим где-нибудь на холодке. — Он развернулся на каблуках и зашагал по направлению к лекционному залу.
— Что сказал вам вчера Волхутер? — спросил он, как только мы сели.
— Как умер Волхутер? — парировала она.
Разговор обещал быть интересным.
И вдруг с лицом Патуди случилось чудо. Оно разглаживалось — морщина за морщиной. Потом он вдруг начал расплываться в улыбке. Метаморфоза была пленительной, наверное, потому, что и представить было нельзя, что Патуди умеет улыбаться. Когда его рот растянулся до ушей, вся его массивная туша затряслась, а глаза закрылись. Я не сразу понял, что инспектор Джек Патуди смеется. Беззвучно, как человек, который забыл включить звук.
— Вы — нечто, — произнес он, отсмеявшись.
— Вот как? — сказала Эмма не слишком агрессивно.
— Вы маленькая, но в вас много яда.
С этими словами он вступил в клуб поклонников Храброй Эммы — вместе с покойным Волхутером, живым Леммером и мигающим Стефом Моллером. Интересно, подумал я, ожидала ли Эмма такого эффекта и не кроется ли за ее бесстрашной вспышкой возмущения холодный расчет. Это был новый, третий эксперимент в духе Павлова; его нужно добавить в мой закон о маленьких женщинах.
Я внимательно разглядывал ее. Если она и была довольна собой, то тщательно это скрывала.
— Инспектор, давайте поможем друг другу. Пожалуйста!
— Ладно, — сказал он. — Можно попробовать.
Невероятная, немыслимая улыбка оставалась на его лице до тех пор, пока Эмма не рассказала о вчерашней беседе с Волхутером.
17
— Зачем им было лгать? Не понимаю, — сказал Джек Патуди. На лбу у него снова проступила глубокая морщина.
— О чем они солгали? — спросила Эмма.
— Обо всем. Обо мне. О сибашва. О земельных исках. Парку Крюгера не предъявлено сорока исков на землю. Шесть лет назад комиссия установила, что иски подают одни и те же семьи, а об остальных никто ничего не знал. Иски объединили, и сейчас существуют только иски от имени махаши, нтимане, ндлули, самбо, нкуна и сибашва. Было еще два иска от семей мхинга и мапиндани, но они были отозваны. Остается восемь исков. Восемь, а не сорок.
— Но вы имеете претензии.
— Я? Я полицейский. Я не требую себе землю.
— Притязания есть у сибашва. Вы ведь тоже сибашва.
— Верно, у сибашва есть притязания. В 1889 году нас выгнали с наших земель. Мой народ жил там на протяжении тысячи лет, а потом пришли белые и сказали: «Убирайтесь!» Объясните, мадам, что бы сделали вы, если бы пришло правительство и сказало: «Мы забираем ваш дом, убирайтесь в другое место».
— Если бы дом отбирали ради охраны природы, я бы уехала.
— Не получив ни гроша компенсации?
— Нет, они должны были бы что-то заплатить.
— Вот именно. Именно этого и добиваются сибашва. В 1889 году никакой компенсации не было, только ружья, приставленные к нашим головам. Нам сказали: «Убирайтесь, или мы вас перестреляем». Там похоронены наши предки, там тысячелетние могилы, а они забрали землю и велели нам убираться. А сейчас все, и махаши, и сибашва, требуют только одного: восстановить справедливость.
— А как же национальный парк?
— А что национальный парк? Истцы не требуют отдать им землю на территории парка Крюгера. Они говорят: дайте нам землю за пределами парка, и тогда мы тоже сможем строить туристические комплексы. Вам знакома история макулеке?
— Нет.
— Десять лет назад макулеке подали иск на землю на севере парка и выиграли дело в суде. Как вы думаете, что случилось потом? Они построили туристический комплекс, заключили соглашение с парком Крюгера, и все довольны. Люди племени макулеке получили прибыль, а парк Крюгера — охрану природы. Так почему же остальным нельзя добиться того же самого? Ничего другого они не хотят.
— А как же застройка, о которой стало известно Якобусу?
— Сотрудники «Могале» извращают правду. Из Йоханнесбурга приезжают бизнесмены и говорят местным: позвольте нам построить это и то. Племя макулеке объявило концессию на управление своим туркомплексом; по договору комплексом управляет одна белая компания. Это бизнес, всем хочется заработать. Некоторые белые собираются устроить здесь поля для гольфа, но этого не будет. Коби де Виллирс услышал слухи и прибежал в парк Крюгера еще до того, как процесс пошел, до того, как люди разобрались, что хорошо, а что плохо.
— А как же стервятники, хищные птицы?
Я все ждал, когда же она заговорит о них. Патуди вопрос не понравился. Он встал и всплеснул руками.
— Стервятники… Скажите, мадам, кто всегда истреблял животных в нашей стране? Кто охотился на кваггу[6] до тех пор, пока не осталось ни одной особи? А слоны Книсны? А чернокожие?
— Нет, но…
— Мадам, посмотрите на людей в провинции Лимпопо. Посмотрите, как они живут — вернее, борются за выживание. У них нет ни работы, ни денег, ни земли. И что прикажете им делать? Что вы будете делать, если детям надо ужинать, а еды нет? Вы… буры тоже в этом повинны. Почему буры основали парк Крюгера? Потому что они, белые, убили почти всех животных и захотели сохранить немногих оставшихся. То же самое со слонами. Буры были бедны, а слоновая кость дорого стоила, поэтому они отстреливали слонов. Тысячами и тысячами! Но это в порядке вещей, потому что буры белые, а дело было сто лет назад. Сегодня беден мой народ. Мы столкнулись с социально-экономическими проблемами. Нам нужно создать рабочие места, и тогда они перестанут убивать стервятников.
— Волхутер сказал, что отравленные стервятники были приманкой, чтобы заманить туда Якобуса. А тех людей убил кто-то другой. Потому что Якобуса хотели убрать с пути.
Патуди что-то проворчал на своем родном языке — явно неприятное. Чернокожий сержант покачал
