Перед тем как оставить меня в кабинете стряпчего, она еще так прижалась ко мне, будто ни в какую не хотела меня отпускать. И плакала так трогательно и искренне, что вряд ли тебе приходилось видеть что- либо подобное. Она только забыла, что за долгие годы я много раз видел такие же искренние слезы на сцене, когда она исполняла различные драматические роли в театре.
— А ты не думал, что ее слезы были на самом деле искренние при вашем расставании? — тихо спросила Катриона. — Может быть, она всерьез считала свой поступок ради твоего будущего правильным, хоть этот шаг и разбивал ей самой сердце.
— В таком случае она полная дура, — категорично бросил Саймон. — Для меня лучше было бы жить на улице, стать карманным воришкой или даже торговать своим телом, чтобы выжить в этом мире, чем существовать из милости своего папаши. Ведь он презирал меня почти так же сильно, как и мою мать.
Катриона нежно погладила его по груди, но ей нечем было успокоить боль своих собственных воспоминаний.
— И что же ты сделал, когда заметил мать на пристани в тот день?
— То же самое, что сделал бы для любой хорошенькой женщины. Подмигнул ей и пошел дальше. Когда же я оглянулся, она уже исчезла. Позднее я слышал, что она вышла замуж за своего любовника и живет вполне приличной жизнью сейчас где-то в Нортумберленде. — Саймон бросил на Катриону грустный взгляд. — Я еще никогда никому не рассказывал, что мать жива, даже своему отцу.
— Это уже второй секрет, который я должна хранить в тайне, — важным тоном заметила Катриона. — И о том, что твоя мать жива, и то, что ты не имеешь привычки соблазнять девственниц.
Уэскотт лег на нее сверху, переплетая пальцы своих рук с пальцами Катрионы, и прижал их с обеих сторон ее головы. Страсть в его глазах вынудила Катриону замереть в неподвижности.
— Зато я имею привычку соблазнять тебя.
— После нынешней ночи, — прошептала Катриона, раздвигая ноги, — это уже никакой не секрет.
Саймон стоял на краю утеса, наблюдая, как внизу в долине занимается утренняя заря. Ветер ерошил его волосы, играл краями открытого ворота рубашки. По светлеющему небу плыли маленькие пушистые облака, окрашенные розоватым отливом. Казалось, они двигались в такой близости от него, что можно было дотронуться до них рукой. Но он знал, чем бы закончилась такая попытка — облачко спокойно проследовало бы дальше, похожее на неосязаемый пар, каким, в сущности, оно и было.
Уэскотт оставил Катриону спящей под несколькими одеялами. Даже во сне она улыбалась, а на левой щеке красовалась трогательная ямочка. За свою жизнь он много раз ускользал из постели от женщин, прежде чем они успевали проснуться. Обычно Саймон неслышно выходил из спальни, держа обувь в руках, и никогда не испытывал ни малейшего угрызения совести. Да и чего ему было стыдиться? Всякий раз он дарил своим любовницам именно то, чего они ждали от него, и даже находил способ по-своему проститься. Чаще всего Уэскотт всего лишь целовал даму в лоб, отчего на женских губах появлялась счастливая улыбка, а в памяти оставалось приятное воспоминание, которое, вероятно, поможет скрасить унылый зимний вечер, когда дуют холодные ветры и в одинокой постели становится так неуютно.
Но до сих пор ни одна из покинутых им женщин не была его женой.
Разумеется, Саймон не обращался с Катрионой с должным почтением, которого заслуживала бы настоящая супруга. До этого дня он относился к ней как к опытной куртизанке, чьи услуги он купил ради собственного удовольствия. По сути, это было похоже на отношение отца Саймона к его матери, каким он всегда его представлял.
Теперь к длинному списку его прегрешений можно было добавлять роль похитителя девственности. Причем в этот раз его поступок невозможно было объяснить воздействием виски. Несмотря на то, что прошедшая ночь стала самой увлекательной ночью в его жизни, Уэскотт был совершенно хладнокровен и трезв, когда укладывал Катриону в приготовленную им постель.
От понимания, что Катриона верно оценивает его истинную человеческую сущность, легче Саймону не становилось. С его стороны было бы даже более честно овладеть ею быстро и без искушенных приемов соблазнения, овладеть, преследуя свои эгоистические устремления, чтобы у нее были основания презирать его потом. Фактически же он пустил в ход все свои таланты соблазнителя и подарил ей ночь удовольствий, которую она запомнит навсегда.
И которую он тоже никогда не забудет.
Катриона вышла из развалин большого зала в помятой ночной рубашке и с сонной улыбкой на лице. Подняв голову, она загляделась на нежно-голубое небо и удивилась, что солнце стояло уже так высоко. Чувствуя приятную усталость, Катриона зевнула и потянулась с ленивой грациозностью своего кота Роберта Брюса. К ней быстро пришло ощущение боли и напряжения в мышцах, до сих пор не знавших работы. Однако даже это открытие было приятным, и она воспринимала себя невестой, к которой жених в первую брачную ночь отнесся с полным вниманием.
До Катрионы донеслись звуки, похожие на чей-то свист. Склонив голову, она прислушалась и заулыбалась, узнав непристойную шотландскую песенку, которую Саймон горланил на постоялом дворе в день их свадьбы.
Она стала всматриваться в сторону большого луга, бывшего когда-то двором замка, и заметила Уэскотта. Он вел за собой лошадей, направляясь к повозке.
— Доброе утро, солнышко мое, — бросил он, одаривая Катриону своей самоуверенной улыбкой. — Я уже думал, что ты весь день проваляешься под одеялами. Решил даже, что придется тебя будить.
Улыбнувшись в ответ, Катриона шутливо заметила:
— Насколько я помню, ты уже будил меня. И даже несколько раз за эту ночь.
К ее удивлению, Саймон не поддержал откровенного намека каким-нибудь нескромным комментарием. Он просто молча подвел лошадей к повозке и принялся запрягать их.
Катриона нахмурилась:
— Что ты собираешься делать?
— Запрягаю лошадей. Надо подальше убраться из этих мест, пока Эддингем и его батальон оловянных солдатиков не явятся сюда. У нас впереди дальняя дорога, если мы хотим, чтобы до конца этой недели ты вернулась в дом своего дядюшки.
Катриона с удивлением заморгала:
— Ты собираешься меня отвезти обратно к дяде?
— Конечно. — Все внимание Уэскотта было направлено на кожаную сбрую, которую он закреплял на шее лошади. — А куда еще тебя доставить? Я выполнил свою работу, все расчеты между нами улажены.
У Катрионы перехватило дыхание, словно во рту вдруг оказалось толченое стекло.
«Если ты так хорошо знаешь, что я за человек, то тебе должно быть известно и другое. А именно, что я мог бы преспокойно заниматься с тобой любовью, но не любить тебя».
Ведь Саймон честно предупреждал ее, но она так и осталась романтической глупышкой и не прислушалась к его словам.
Сердце Катрионы заныло от унижения и стыда. Получается, что она ничем не лучше всех тех женщин, которых Уэскотт соблазнил. Она попала под власть его искусных рук и сладостного языка, как и те, другие дамы, продавая за ночь в греховных объятиях Саймона свою невинность и свою честь. В эту горькую минуту Катриона даже не знала, кого она ненавидит больше, этого совратителя или саму себя.
Но затем она уловила что-то неестественное в его поведении. От ее внимания не ускользнуло легкое подергивание его губ. Именно таким было лицо Уэскотта, когда он поддразнивал ее и этот красивый предательский рот изрекал ровным тоном лживые слова.
— Я знаю, что ты задумал! — воскликнула Катриона, складывая руки на груди.
— Я же сказал, пытаюсь запрячь лошадей, если можно так называть этих кляч. Надо выехать на дорогу до захода солнца.
— Ты делаешь вид, что все произошедшее между нами ночью, не имеет никакого значения. Что я ничего не значу для тебя.
Затянув подпругу, Саймон выпрямился во весь рост и посмотрел в лицо Катрионы. Он тяжело выдохнул и заговорил:
— Как же я надеялся, что мы, обойдемся без этого неприятного разговора. Ведь знал же, какие
