За исключением одного человека.

Неожиданно Саймону почудилось, что ему нечем дышать, хотя свежайший горный воздух щедро вливался в легкие.

Он всерьез испугался, что причиной непонятного головокружения стала не высота, на которую они забрались, а какой-то роковой сдвиг равновесия между землей, небом и его собственным сердцем.

— Ты там долго собираешься любоваться видами? А то я уже совсем себе зад отморозил, — окликнул Уэскотт с такой грубостью в голосе, какой сам не ожидал.

В последний раз окинув долгим взглядом небо, раскрашенное схваткой снежной бури и солнца, Катриона неохотно повернулась и пошла к повозке. Неловко взобравшись на скамью, она метнула на Саймона недовольный взгляд. Муж и не подумал предложить ей руку. От стройного тела Катрионы повеяло теплом, Уэскотт старался смотреть прямо перед собой. Затем он отыскал рукой горлышко бутылки, удрученно признаваясь самому себе, что стал жертвой приступа невыносимой жажды, которую погасить не сможет даже самый лучший из сортов виски.

Ближе к ночи весенний снегопад стал сильнее. Пушистыми белыми перьями снежинки ложились на волосы Катрионы. Чувствуя себя крайне неуютно не столько от морозного ветра, сколько от необъяснимо холодного отношения к ней Саймона, она накрылась с головой своим ветхим пледиком и забилась в дальний угол сиденья. Лишив себя близости теплого тела Саймона и его мужского обаяния, тоже по-своему согревавшего ее раньше, Катриона вскоре так озябла, что не могла сдерживать дрожь во всем теле.

Стало совсем темно, но до сих пор путники не встретили ни постоялого двора, ни жилья, ни даже сарая, чтобы укрыться от непогоды. Саймон украдкой посмотрел на Катриону, молча выругался и дернул вожжи, чтобы повернуть повозку с дороги в сторону поляны, замеченной им среди леса.

Не прерывая затянувшегося молчания, он собрал и притащил несколько охапок хвороста, из которого быстро соорудил костер. Весело затрещали сгорающие ветки. Уэскотт привязал лошадок к дереву, стоящему неподалеку, чтобы животные могли щипать молодую травку, пробивающуюся из-под тонкого слоя снега. Катриона тем временем успела испечь несколько картофелин в кожуре и начала кормить Роберта Брюса ломтиками сушеной говядины.

Они ели горячие кусочки картофелин, отламывая их пальцами, и Саймон наконец обратился к Катрионе:

— Расскажи мне про своего праведного братца. Катриона нервно засмеялась, не зная, радоваться ли ей, что спутник прервал долгое молчание, или печалиться, что тема для разговора выбрана совсем невеселая.

— О, смею тебя уверить, Коннор никогда не был праведником. Во всяком случае, когда был подростком. Он на пять лет старше меня и ни разу не упускал возможности дернуть меня за косы, пострелять из лука в моих кукол или подложить мне мышь в постель.

— Значит, ты его очень любила?

— Всем сердцем, — призналась Катриона с задумчивой улыбкой. — Он вечно дразнил меня, однако стоило кому-то хотя бы кинуть недобрый взгляд в мою сторону, как дело для обидчика могло завершиться разбитым носом или синяком под глазом.

Саймон вытянул ноги вперед и прилег, опираясь на локоть. В темноте нельзя было разглядеть выражение его лица.

— Наверное, твоему брату непросто было отпустить тебя.

— Мне кажется, он понимал, что другого варианта просто не существует. После того как наших родителей… убили солдаты в красных мундирах, я рыдала и умоляла его никуда меня не отсылать. Но Коннор вытер мне слезы и сказал, что я должна быть смелой. Он хотел убедить меня, что в роду Кинкейдов никто никогда не хныкал, когда можно было сражаться. Тогда же брат мне пообещал, что приедет и заберет меня домой, когда здесь станет безопасно.

Саймон нахмурился:

— Но ведь он так и не приехал, хотя обещал? А вместо этого зовет тебя ехать на родину.

Катриона опустила голову и принялась сосредоточенно выковыривать последний кусочек печеного картофеля из обугленной кожуры.

— А твой брат? Каким был он? Уэскотт пожал плечами:

— Он был ужасно невыносимым. Вообще-то наш отец меня едва терпел. Несмотря на это, Ричард, кажется, считал меня кем-то вроде соперника за родительское внимание. Постоянно напоминал мне, что именно он законный наследник, а я лишь жалкий бастард. Когда отец принял меня в свой дом, Ричарду было двенадцать лет. Едва я только поселился в герцогском поместье, как братец придумал себе забаву. Он заводил меня куда-нибудь в отдаленный уголок их огромного дома и оставлял одного, прекрасно понимая, что выбраться оттуда сам я не смогу.

У Катрионы кольнуло в сердце, стоило лишь представить, как маленький Саймон плутает по лабиринту коридоров, а его жестокий брат посмеивается из-за угла.

— Должно быть, ты ненавидел его, — тихо заметила Катриона.

— Так же сильно, как и обожал. — Кончиком ножа Саймон метнул картофельную кожуру в костер. — Но получилось так, что судьба жестоко подшутила над ним. Он умер, и я остался для нашего отца единственным сыном. — Уэскотт выудил из-под скатанного одеяла, на котором сидел, наполовину опустошенную бутылку виски и поднял ее, провозглашая тост: — За потерянных братьев, которых нам так не хватает!

— За потерянных братьев! — эхом отозвалась Катриона. — Где бы они ни были сейчас, — добавила она, опустив глаза.

Саймон лег на спину и принялся рассматривать ночное небо. Снегопад прекратился, и пелена облаков расступилась, открывая россыпи холодных звезд. Их мерцающие лучи выглядели такими острыми, что казалось, едва прикоснешься к ним — поранишься до крови.

Он уже покончил с первой бутылкой виски и принялся за вторую. Однако знакомое оцепенение никак не наступало и не получалось заглушить ноющую боль в сердце. Алкоголь полностью завладел его телом, но разум оставался мучительно трезвым.

Уэскотт перевел взгляд на свою спутницу. Катриона, укутанная одеялами, легла с другой стороны от костра и почти моментально заснула. Наверное, еще не поздно признаться себе, что испытываемое им чувство к ней всего лишь желание телесной близости. Плоть, которой отказали в удовольствии, жестоко мстила ему сердечной болью.

Саймон покачал головой. Не нужно ему было жениться, даже если эта женитьба не настоящая. Куда проще и надежнее продолжить череду побед над чужими женами.

Катриона повернулась на бок и рукой прижала к себе парчовую дорожную сумку, которую берегла сильнее, чем другие берегут свои добродетели.

Отставив в сторону открытую бутылку виски, Уэскотт неслышно поднялся, осторожно, словно убийца, приблизился к спящей Катрионе и наклонился над ней. Несмотря на горящий поблизости костер, нежный носик Катрионы порозовел от холода. В эту минуту Саймону хотелось лишь одного — сбросить одежду, забраться под одеяла и согреть ее теплом своего тела. Его мучило острое желание наполнить ее такой же страстью, пробудить в ней любовь и жажду наслаждения. Он представлял ощущение сладостного нескончаемого скольжения вместе с ней в блаженном танце под одеялами, когда сливаются их тела и сердца…

Дрожащей рукой Уэскотт коснулся подбородка. Его лицо пылало, несмотря на пронизывающий холодный ветер.

Он опустился на колени возле Катрионы и осторожно вытащил дорожную сумку из-под ее руки. Немного помедлив, Саймон снял с себя сюртук и укрыл им жену. Только так он позволил себе согреть ее.

Катриона вдохнула опьяняющий мужской запах, в котором смешался теплый аромат домашних сладостей и морского бриза, и улыбнулась от удовольствия. Открыв глаза, она обнаружила, что Саймон в одной рубашке сидит на корточках возле костра. В отблесках языков пламени его волосы отсвечивали золотом. Катриона опустила взгляд и заметила сюртук, наброшенный на нее поверх одеял.

Она почувствовала, как радость и надежда согревают ей сердце. Хотя сам Уэскотт ни за что не