ежедневно получала, обрабатывала, регистрировала и, заботливо отсортировав по папкам, выкладывала на стол руководителю, шеф не смотрел уже неделю. А из-за беготни с его днем рождения накануне она не успевала отвечать на каждый телефонный звонок. Так что все до единого абоненты были злее черта. Утром позвонила старушка, которая обращалась за помощью — бедняга осталась совсем без средств. И пыталась решить проблему через крупную, «такую богатую и такую известную в городе компанию». Сначала, услышав сочувственные извинения Майи за то, что ответа на ее прошение еще нет, она расплакалась в трубку. Майя, как могла, старалась утешить бедняжку. Тогда старушка успокоилась и стала грозиться жалобами в администрацию. А в завершение прокляла Майю за то, что та увиливает от работы и куда-то задевала ее письмо, раз уже неделю нет никакого ответа. Объяснить бабуле, что шеф был непрерывно занят на переговорах и не имел ни малейшей возможности смотреть документы, оказалось нелегко. Бабка верить отказывалась и все твердила, что прочесть ее письмо — дело одной минуты. А раз шеф не прочел, Майя — дрянная секретарша. На этом финальном аккорде бабуля так громыхнула трубкой, что у Майи зазвенело в ушах. Дальше позвонили из министерства и спросили, когда будет ответ на их запрос о выполнении нового распоряжения. И опять — Майя лентяйка и тунеядка. Поскольку уж они-то знают, как можно зайти и подложить руководителю срочный документ, даже если у него переговоры. То, что этих самых документов уже «подложено» штук триста, только времени на них нет, Майя говорить не имела права. Для партнеров, клиентов, администрации и министерств шеф всегда должен быть на высоте. А секретарша — всегда дура. Это же ясно как дважды два — четыре.

Звонки раздавались непрерывно, перекрывали друг друга — на телефоне было три линии. Майя едва успевала. «Приемная, добрый день!». «Приемная, добрый день!». Язык у нее заплетался и все хуже ворочался в пересохшем рту. Бесконечные «когда?», «где?», «почему?» доводили Майю до отчаяния. А шеф принимал посетителей, жизнерадостно хохотал за дверью и не думал ни о каких чертовых документах. При этом он не забывал давать своей замотанной ассистентке поручения из разряда «иди туда», «принеси то», «найди это», «срочно соедини» и «дай, в конце концов, кофе». В результате Майя, улучив момент, на секундочку проникла к начальнику в кабинет и попросила посмотреть хотя бы срочные документы. Шеф, занятый своими мыслями, рассеянно согласился и сунул одну из папок «на подпись» в руки своей помощнице со словами «ладно-ладно, посмотрю, а это — ты за меня подпиши». Майя старательно изучила документы в папке, убедилась в наличии виз начальников отделов и пятьдесят девять раз старательно вывела директорскую подпись. Шеф ни на одну бумагу до самого вечера так и не взглянул.

На следующее утро Майя пришла в офис уже заведенная. Под глазами отчетливо синели круги от усталости, макияж наложить она не успела. Время было потрачено на сборы в сад сынишки, который упрямился и канючил, а на себя ни минутки не осталось — только плеснуть в лицо холодной воды и почистить зубы. Шеф посмотрел на синюшную секретаршу с недовольством и начал свою старую песню: «надо ходить в солярий» (когда?!), «надо заниматься спортом и посещать фитнес-клуб» (на какие деньги?!) «и надо, в конце концов, пользоваться на работе косметикой» (да что вы?!). После чего, с торжествующим видом ценителя красоты и попечителя несмышленых девиц, направился к себе в кабинет. «И кофе мне дай!» — проорал он уже оттуда. Телефон пиликал не переставая, посетители не уменьшали своего напора ни на минуту и все как один жаждали добраться до вожделенной плоти единственного директора. Шеф давал поручения — одно «вразумительнее» другого и требовал «немедленно написать», «сию секунду отправить», «срочно найти», «моментально сделать», «пойти на фиг и не мешать ему работать».

К обеду без предупреждения посыпались звонки из приемной зама. Видимо, его секретарша отлучилась в кафе — чего Майя никогда себе не позволяла — и перекинула свою линию на приемную генерального. Часа полтора пришлось отдуваться за двоих — бегать еще быстрее, потому что и зам требовал кофе, отвечать на звонки еще чаще — потому что и у зама были свои документы, и отбивать напор удвоившегося количества посетителей. Звонившие заму также просили, угрожали, умоляли и вопили в трубку. Майя записывала все их излияния по форме «кто», «когда», «чего хотел» и телефон для связи. Когда Лизка вернулась, наконец, из кафе и сделала вялую попытку извиниться за причиненные неудобства (хоть что-то), Майя передала ей весьма внушительный список страждущих и попросила обязательно первому и третьему перезвонить. На что Лиза нагло заявила, что сама разберется со своими клиентами и не стоит учить ее работать. Она так и сказала, причем обращаясь к Майе в третьем лице: «Она еще будет учить меня работать!»

Личный охранник шефа, неизвестно зачем притащившийся в этот момент к дверям кабинета руководителя, стал свидетелем разговора. По одному ему понятным причинам он начал ржать как удод, повторяя сквозь гогот одни и те же слова: «Вишь как она тебя отшила, а?» Майя попросила его выйти вон и успокоиться. От обиды и раздражения у нее уже потемнело в глазах. Охранник и не думал затыкаться. Он начал ржать еще громче. «Так тебе и надо, — хрипел он, — это за то, что ты меня вчера не разбудила, когда шеф из офиса выходил». Потом он вдруг резко остановился, посерьезнел и выдал: «Между прочим, нехорошо вчера получилось. Шеф выходит, а меня нет. Потом влетело. Ты мне смотри, — продолжил он сурово, — за такие дела можно и схлопотать». Кто вменил ей в обязанности будить дебила-охранника перед выходом шефа (и главное — как?! — плюнуть на нежные проводы драгоценного руководителя и бежать, обгоняя его, в комнату для охраны?), она понять не могла. По разумению бодигарда, Майя была обязана делать это ради сохранения «добрых отношений между коллегами». При этом вопрос, кто кому «коллега», мучил Майю не меньше вопроса о способе исполнения процедуры «пробуждений».

Охранник не уходил — смотрел на нее поросячьими глазками и устрашающе хмурил брови. Майя еще раз попросила его убраться. Но он и не подумал — видимо, обида за вчерашнее вдруг ребром встала в его примитивном сознании и мешала адекватно воспринимать действительность. Глаза налились кровью, он стал медленно приближаться к ее рабочему столу. Майю уже мутило от его идиотизма, своего раздражения и нарастающей ярости. Тут затрещал телефон, потом из кабинета послышался рев шефа — ему чего-то было нужно, а охранник наступал, перегородив своим широким телом дверь. Майя, не успев подумать, схватила со своего стола горшок с цветком и изо всех сил зашвырнула им в детину. Горшок глухо ударил бодигарда в грудь, и от чувствительного толчка, а главное, неожиданности, здоровенный мужик со всего размаху ухнул прямо на пол. Вышедший на грохот шеф застал картину весьма сомнительного содержания: обсыпанный землей охранник сидел на полу, вокруг были разбросаны горшочные черепки и тощие стебли умирающего растения, а Майя стояла, застыв с широко раскрытыми от ужаса глазами. У шефа не было времени разбираться со своим полоумным «личным составом». «А-а, проснулся, — издевательски протянул он, обращаясь к охране. — А ну, марш отсюда. А от тебя не ожидал, — бросил он перепуганной Майе. — Не хватало только, чтобы моя секретарша заигрывала с моим охранником в моей собственной приемной! Не смей его больше сюда приводить. И убери этот бардак», — добавил он, скрываясь за дверью. Майя даже не успела ничего возразить. Только слезы обиды встали в горле.

Вечером, перед самым уходом, шеф позвал Майю к себе. «Я смотрю, тебе нечем заняться, — задумчиво протянул он. — С охраной шашни заводишь прямо на работе». Голос у него был безразличный. Он не злился — настолько устал, что сил на эмоции не оставалось. Майя задыхалась от негодования и несправедливых упреков. Но что-то объяснять было бесполезно — шеф не станет слушать. Он все сам видел, все понял — и точка. «Извините», — виновато пробормотала Майя пересохшим языком, опустив глаза в пол. «А что ты извиняешься? — жестким, звенящим голосом спросил он. — Я понимаю: тебе просто нечего делать». Шеф порылся в ящике стола, достал файл с негативами своей последней фотосессии и протянул Майе. «На вот тебе, творческое задание для разнообразия — зря, что ли, ты у нас дипломированный магистр каких-то там искусств, — ехидно усмехнулся он. — Выбери приличные снимки — завтра нужно будет в издательство передать. И будь на работе к восьми». Шеф ушел. А Майя осталась и еще минут двадцать потратила на созерцание изображений своего шефа в различных позах, расплывавшихся сквозь пелену слез. Она выбрала наиболее удачные снимки и положила негативы в сейф.

Конец недели ничем не отличился от ее начала — продолжалась все та же беготня с чашками, документами; убеждения, просьбы, крики по телефону; смертельная усталость и неясная тоска по утраченной способности мыслить. День тянулся невыносимо медленно, словно кто-то не торопясь прокручивал кадры диафильма в давно устаревшем скрипящем диапроекторе. Картинки повисали в воздухе дрожащей неясной массой, затем медленно менялись, оставляя смутное ощущение цвета и явное чувство пустоты. День подбирался к ночи. Снова пробило десять.

Майя думала о сне. В голове глухо стучало привычное «Ненавижу, ненавижу!». Глаза сами собой закрывались, а голова отказывалась хоть что-то соображать. Было душно.