Шигар, Кашумаль, Чакпо, Чонго — деревушках, представляющих собой маленькие зеленые оазисы в глубоких засушливых суровых долинах, где солнце, вода и ветер безостановочно совершают свою разрушительную работу.

Всякий раз, когда мы входим в такое селение, нас встречают любопытные взоры жителей. Для них мы — самое внушительное зрелище года. Сотни мужчин и детей разглядывают наш странный багаж, не упускают из виду ни одного нашего движения: еще бы, для них мы пришедшие издалека волшебники. Ведь мы добываем огонь простым щелчком зажигалки, поднеся ее к газовому баллону. У нас аппараты, которые делают изображение человека, таблетки, которые вылечивают от болезней, говорящие ящики — магнитофоны. Есть у нас и деньги, целые ящики денег; каждый вечер мы на глазах у всех распаковываем и раздаем деньги тем, кто помогает нам двигаться вперед с многочисленным скарбом. Однако женщин не видно. Едва заметив нас, они обращаются в бегство или поворачиваются к нам спиной, прикрывая лицо. Мусульманки, они не имеют права показываться чужим мужчинам. Их могут видеть только домашние. Здесь много зобатых мужчин — из-за нехватки в организме йода, а также из-за бедности. Есть среди них и самые настоящие дебилы. Грязные, в лохмотьях, все они бродят вокруг нас, ничуть не стесняясь своей нищеты, словно показывая, что здесь, под самым небом, человеческое убожество не таится, а существует открыто, бок о бок с человеческим счастьем.

3 июня.

Время от времени на нашем пути встречаются мосты под названием «юла», сделанные из толстых канатов, материалом для которых служат сплетенные ветви. Мосты раскачиваются над неистовыми, леденящими душу потоками горных рек. Каждый «юла» означает многие часы ожидания, пока по нему не пройдут сотни людей.

В Чонго ставим лагерь в тени абрикосовой рощи. Появляются примитивные носилки с мертвенно- бледным человеком. Его нога, пораженная гангреной, обложена целебными листьями, коровьим навозом и березовой корой. Пока больного крепко держат товарищи и родные, доктор Дзени оперирует ему ногу. Доктор лечит больного антибиотиками и советует провожатым отнести его на носилках в больницу Скарду — единственный пункт медицинской помощи в трех днях пешего пути отсюда. (По возвращении мы вновь встретимся с больным из Чонго. Он будет совершенно здоровым. Его так и не носили в Скарду, а выздоровел он благодаря антибиотикам, которые в сильном организме сотворили настоящее чудо.)

7 июня.

В Бардумале (3300 метров), на естественных террасах, открытых всем ветрам, носильщики, разделившись на группы, складывают из камня небольшие стенки и размещаются под ними ночевать.

К концу каждого этапа я, например, прихожу совершенно усталым, несмотря на усиленное питание, а носильщики, как ни в чем не бывало, радостно улыбаются и, сбросив ношу, отправляются на поиски сушняка для костров, а потом готовят себе скудный ужин, состоящий из выпеченного тут же, на месте, хлеба, который они обмакивают в соус «карри». «Неужели они чем-то отличаются от меня? — задаюсь я вопросом. — Неужели они сильнее?» Нет, все дело в том, что они намного проще меня и не избалованы познанием комфорта.

На заходе солнца они удаляются в сторону — помолиться среди камней, обратившись лицом к Мекке. В призрачном вечернем освещении их молитва напоминает танец. Стоя на коленях, они кланяются до земли и совершают ритмические телодвижения.

10 июня.

В Пайю (3400 метров) мы любуемся последними на нашем пути травой, цветами, растительностью. Бригада грузчиков взваливает на себя связки дров. Мы ступаем на ледник Балторо — ледяное чудовище, заполняющее всю долину на протяжении 60 километров. Перед началом пути носильщики выкрикивают обращенные к Аллаху молитвы: уходящий по леднику путник не знает, суждено ли ему вернуться обратно.

Идти становится все труднее. Сплошные подъемы и спуски; я то и дело переступаю через камни, перепрыгиваю через ручьи и трещины. Мы приближаемся к высоте 4000 метров, дает о себе знать разреженный воздух. Носильщики по-прежнему бодро несут свой тяжелый груз, причем некоторые из них ступают по леднику босыми ногами, нигде не останавливаются, разговаривают друг с другом так, словно им неведома усталость.

11 июня.

Разбиваем палаточный лагерь среди гранитных глыб, своими формами напоминающих хижины «снежного человека». Пришли в Урдукасс на отметке 4053 метра и задержались тут на пару дней для акклиматизации. Когда 13-го числа мы отправляемся дальше, дышится уже гораздо легче. Углубляемся в истинное царство Балторо. Здесь высятся поразительные замки, воздвигнутые Землей. По левую руку стоят Каттедрали, превышающие 6000 метров, с башнями из красного гранита. День спустя справа от нас открывается Машербрум (7821 метр), а левее — башня Музтаг (7273 метра). Наконец прямо перед нами возникают Броуд-Пик (8047 метров) и наш Гашербрум- IV (7980 метров), как бы замыкающие ледяную долину Балторо.

Эти горы с их ледниками столь пропорциональны своей грандиозной величине, что трудно составить представление об их реальных размерах. Шагаешь, шагаешь, а они почему-то не приближаются. Тем временем я сам себя тренирую. От одного дня к другому, от этапа к этапу ноги мои становятся все сильнее и все меньше устают; сердце приобретает большую упругость, и я понимаю, что оно исправно выполняет свою задачу, орошая кровью мое тело, руки, ноги, голову, которая постепенно перестает страдать мигренью. Теперь и я часами шагаю без устали, словно лечу на крыльях.

15 июня — цирк Конкордия (4600 метров).

Вчера была ужасная ночь. Из-за высокого снега, в котором мы утопали по пояс, пришлось довольствоваться кое-как разбитым лагерем. Едва начались вечерние заморозки, сагибы, отказавшись от ужина, скрылись в палатках и забились в пуховые спальные мешки, потому что промокшая одежда смерзалась на открытом воздухе. Носильщики укрылись за экспедиционными ящиками. Они расстелили на снегу брезент и, кое-как прикрывшись мокрой одеждой, улеглись на брезент, обнаженные, тесно прижавшись друг к другу, согреваясь теплом своих тел.

В атмосфере преобладал стальной, с лиловым оттенком цвет. Воздух навевал смертную тоску. Затем выпал снег, покрыв все белой пеленой, в том числе носильщиков. «Сколько их сегодня померзнет?» — думал я. Но как только рассвело, они поднялись вместе с солнцем, обнаженные, смеющиеся, готовые со свежими силами занять свое место в караване. Образ жизни этих носильщиков подсказывает мне, каким должен быть человек в Гималаях. Стараюсь кое-чему научиться у них.

Солнце сегодня пылает, словно факел. Мы находимся в цирке Конкордия — самой большой «площади» мира, поскольку она действительно огромна и окружена гигантскими фантастическими замками из камня и льда. Хорошо просматривается К2 (8611 метров) — дворец владыки всего Каракорума, вторая по величине горная вершина Земли. Она горделиво возвышается, словно король в окружении свиты гигантов.

На К2 Вальтеру Бонатти и носильщику Хунце Махди пришлось однажды разбить лагерь на высоте 8000 метров. Они с трудом выжили тогда среди снегов. Махди при этом обморозил ноги. Теперь Бонатти здесь, рядом со мной. Мы неразлучны с тех самых пор, как покинули пределы Италии. Ночуем в одной палатке, вместе шагаем, вместе едим, вместе страдаем и радуемся. Он рассказывает про то, как обеспечивал нашим землякам Лачеделли и Компаньони победный штурм вершины 31 июля 1954 года, и мне передается его волнение.

Пришли двое в связке, появившись из-за ледяных, прикрытых мореной холмов. Это курьеры. Почта. Новости из дома, газеты десятидневной давности. Я получил фотографию моего сына Луки, родившегося полгода назад. С гордостью демонстрирую ее окружающим, и каждый из моих товарищей, в свою очередь, показывает и рассказывает мне, как дела у него дома. Здесь, наверху, мы все — родственники.

26 июня — базовый лагерь (5150 метров).

Сижу в большой палатке, которая служит нам столовой, и варю спагетти в кастрюле-скороварке. Тут же, растянувшись на ящиках, спит доктор Дзени. Неожиданно он просыпается и спрашивает: «Карло, а ты умеешь скороваркой пользоваться?» «Еще бы, — отвечаю. — Я уже целый месяц в ней готовлю». Дзени сообщает: «Мне приснилось, что она прямо у тебя под носом рванула», — и засыпает снова. Проходит минут десять, и… раздается взрыв. Меня обволакивает паром, ничего не вижу, ничего не понимаю. Лицо, и без того обожженное солнцем, горит. Свитер намок, я стаскиваю его, и вместе с рукавом слезает кожа с моей