убийцей. Более того, Брум (или Валкан) был прекрасно устроен в финансовом отношении и без своих четверти миллионов фунтов, но знать, что такая сумма ждет тебя в банке, всегда приятно. Возможно, он собирался оставить ее кому-нибудь. Возможно, на смертном одре, уже вне власти людского суда, он собирался открыть, кто он такой на самом деле. Не знаю. Действовать его заставил тот самый новый закон о невостребованной собственности. Ему надо было хоть как-то доказать, что он Брум, и тут же снова оказаться не Брумом.

— Поразительно, — воскликнул Доулиш, — что еврей из концлагеря, так много пострадавший от нацистов, живет всю жизнь под маской охранника нацистского концлагеря.

— Он даже не мог понять, пострадал он от такого развития событий или нет, — сказал я. — Он вбил себе в голову, что если разбросать вокруг себя побольше денег, врагов у тебя не будет. Настоящую верность Валкан, или Брум, как вам угодно, демонстрировал только по отношению к деньгам.

— Так стоило ли? — спросил Доулиш.

— Мы говорим о четверти миллиона фунтов стерлингов, это чертовски большая сумма денег.

— Вы меня неправильно поняли, — сказал Доулиш. — Я имел в виду, стоило ли ему жить в постоянном страхе? В конце концов речь шла о давнем военном политическом убийстве...

— Выполненном по приказу Коммунистической партии, — закончил я за него. — Хотелось бы вам объявиться в современной Франции с таким клеймом?

Доулиш кисло улыбнулся.

— Коммунистической партии, — повторил он. — Как вы думаете, Сток с самого начала все знал? Знал, кто такой Валкан, кем он был и кого убил? Они могли из него веревки вить, если докопались до всего этого по военным архивам.

— Я сам об этом думал, — сказал я.

— Вы твердо уверены? — спросил Доулиш озабоченно. — В том, что покойник действительно Брум? Это не просто догадка?

— Твердо. Окончательным доказательством явился шрам. Вчера пришло подтверждение от Гренада. Я послал Альберту шесть бутылок виски за наш счет.

— Шесть бутылок виски за хорошего оперативного работника — это не самый выгодный способ вести дела.

— Не самый, — согласился я. Алиса принесла кофе в чашечках Доулиша с Портобелло-роуд. Алиса, кажется, никогда не уходила домой.

— Догадка меня посетила, — сказал я, — когда старик обронил фразу, что врач в концлагере мог даже вылечить заключенного. Вылечить, значит, освободиться или же умереть. Так что при желании врач мог сфальсифицировать свидетельство о смерти. Но самое поразительное в положении Валкана было то, каким образом он должен был играть роль своей жертвы — охранника Брума — потому как, раз Валкан оставался живым, значит, его первая жертва была убита кем-то другим.

— А Хэллам?

— Как только ему предложили деньги, он стал сотрудничать с Валканом самым тесным образом. Он был единственным сотрудником, который имел право выдавать документы такого рода. Без его сообщничества они бы так просто с этим не справились.

— Хэллам не так уж много терял, получая отставку из-за своей неблагонадежности.

— Верно, — сказал я. — Все случилось из-за того, что я запаниковал когда Семицу объявили в последний момент персоной нон грата. По их расчетам, я должен был исчезнуть со сцены, оставив документы Валкану.

— Они верили, что Сток доставит им Семицу?

— Странно, не правда ли? — сказал я. — Они так были уверены в себе, им и в голову не могло прийти, что Сток перехитрит их. Что он просто дурака валяет и ждет, не клюнет ли кто на приманку.

— Но ведь вы говорили, что для вас его ходы были очевидны.

— Для меня да. Мы со Стоком — люди одной профессии и понимаем друг друга с полуслова.

— Нашлись люди, — сказал Доулиш сухо, — которые считали, что вы можете оказаться его помощником.

— Я надеюсь, вы к ним не принадлежите?

— Слава Богу, нет, — сказал Доулиш. — Я предположил, что он, в конце концов, окажется вашим помощником.

Лондон, четверг, 7 ноября

Как и предсказывал Хэллам, 5 ноября произошло так много несчастных случаев, что «ужасная смерть человека в фейерверочную ночь» не попала в общенациональную прессу, а местная газета уделила ей всего пару абзацев, да и те в основном больше цитировали представителя Общества защиты животных.

7 ноября было годовщиной большевистской революции. Джин дала мне четыре таблетки аспирина, что свидетельствовало о ее дружеском расположении, а Алиса — кофе с молоком, которое она считала панацеей. В качестве революционного жеста я послал полковнику Стоку итонский галстук с Бонд-стрит.

«Тещин язык» чувствует себя превосходно. Джин сказала, что лучшее место для него — на подоконнике за радиатором, и он, похоже, вполне это подтверждает. Доулиш решил провести несколько дней за городом, чтобы, как мне казалось, просто скрыться с глаз долой. Он забрал с собой Чико, так что в конторе стало достаточно тихо и я смог дочитать книжку «Умение говорить жизненно важно». Если верить тестам, моя оценка была «посредственно».

Нам не разрешили пригласить Харви Ньюбегина на работу, отчасти потому, что тот был иностранцем, а также по той причине, что я носил только шерстяные рубашки и не отличался особой изысканностью речи. Это ослабляло наши позиции и в Берлине, и в Праге.

— Идешь в министерство внутренних дел в воскресенье? — спросила Джин. — Тебе прислали приглашение на День памяти погибших. Я пообещала дать им ответ не позднее полудня. В кабинете Хэллама всего двенадцать мест.

— Я обещал прийти, — сказал я.

— Это верно, что Хэллам в больнице? — поинтересовалась Джин.

— Спроси у них, — сказал я.

— Я слышала...

— Спроси у них, — повторил я.

— Я спросила, — сказала Джин. — Мне ответили кратко и грубо.

— Тогда все правильно, — сказал я. — Министерство внутренних дел похоже на лондонские театры: если они отвечают тебе вежливо, можешь быть уверена, что пьеса так себе.

— Верно, — подтвердила Джин. Она дала мне записку от Доулиша, в которой говорилось, что один из документов Брума испачкан жиром и что я должен представить по этому поводу письменное объяснение. Был там и еще один документ, который разрешал финансовому управлению выдать мне одну тысячу фунтов на условии, что я подпишу обязательство выплатить эту сумму из своей зарплаты в течение двух лет. Я спросил у Джин:

— Как ты относишься к тому, чтобы поехать на выходные за город на новой машине?

— Надо подумать, — сказала Джин.

— У меня для тебя есть кое-что из косметики.

— Сразил, нечем крыть.

— Тогда в пятницу, — сказал я. — Возвращаемся в понедельник утром.

— Не позднее, — сказала Джин. — Я присматриваю за котами Хэллама.

Лондон, воскресенье, 10 ноября

Стояло туманное лондонское утро, в такую погоду Британская ассоциация туризма и отдыха