и озябшая.

— Что случилось, Баська?

— Идем, идем скорее! — потащила ее за рукав Бейсабе. Она толкнула ногой незапертую дверь и хотела пропустить вперед себя Надю, но та, почуяв недоброе, остановилась.

— Я не пойду, пока не скажешь, зачем позвала.

Бейсабе отчаянно вцепилась в Надину телогрейку и с неожиданной силой толкнула ее в тамбур. Не выпуская из рук Надин рукав, она распахнула дверь водокачки настежь, и обе очутились в комнате. Тут было тепло и очень чисто, мерно гудел вентилятор, подгоняя печь.

— Ну, какого ты лешего, — громко начала ворчать Надя и осеклась. Кто-то в соседней комнате негромко застонал.

— Кто там? — шепотом спросила она.

— Не знаю, сама не знаю, — дрожащими губами, мертвенно-бледная, сказала Бейсабе.

— Один?

— Один!

— Тогда чего бояться? Пошли, — и смело переступила порог другой комнаты. На полу, между печью и столом, привалившись спиной к стене, сидел мужчина. Его бритая наголо голова свесилась набок, одна рука неудобно подвернута назад, за туловище, другая судорожно скребла пол, словно хотела ухватить доску. Ноги были вытянуты, и на ватной, стеганой брючине у самого паха — большое бурое пятно. На полу, где он сидел, растеклась лужица крови. Тошнотворный запах исходил от него, заполняя всю маленькую комнатку. Рукава и полы бушлата были истерзаны в клочья.

— Кто это? — спросила перепуганная Надя и выскочила к моторам, в другую комнату.

— Не-не-знаю, — едва слышно пролепетала Бейсабе.

— Как он сюда попал?

— Паровоз пришел, я воды накачала, к речке пошла воду с храпка спустить, чтоб не замерзла. Прихожу, а он здесь…

— Беги на вахту или отсюда позвони, — вспомнив про телефон, сказала Надя. — В больницу его надо.

— Ни за что не пойду, хоть убей, не пойду, — затрясла головой Бейсабе.

— Почему?

— Кто его сюда привел? Не сам пришел. Товарищ его или кто? Придет за ним, меня убьет! А таскать меня будут? Зачем дверь открыто оставила? Права не имела, моторы тут, телефон.

— Что ж ему, умирать теперь? Скажешь все, как было, ты не виновата!

Человек снова застонал, и девушки, превозмогая дурноту от вони, подошли к нему. Он поднял голову и приоткрыл глаза, тяжелые и тусклые.

— Пить, пить, — попросил он.

Бейсабе бросилась за кружкой. «Это один из тех, — узнала его Надя. — Точно, он! И ушанка его. Значит, один все же скрылся, ушел, а, чтоб хлеб охранять, солдата мне навязали». Бейсабе нагнулась к нему, поднося кружку с водой к его губам. Внезапно тело его задергалось, судорожно затрепетало, стало медленно сползать набок и затихло. Яростно затрезвонил телефон. Бейсабе схватила трубку.

— Водокачка! Прошел или нет? Хорошо! Паровоз заправляться на подходе. Что делать будем? — спросила она Надю.

— Не знаю, заявить надо!

— Нет, нет, ему теперь все равно, а меня отвечать потянут. Давай его к реке стащим, в прорубь толкнем!

— Что ты, Баська! Разве можно! Надо, чтоб его нашли и похоронили, как полагается!

Дело оказалось непростое, пришлось волоком, на мешке, протащить наружу и там, привалив к электрическому столбу, оставить.

— Теперь беги, я пол мыть буду, — дрожа от отвращения и страха, сказала Бейсабе. — Спасибо тебе, Надя, век не забуду!

Надя побежала в зону. На ее счастье никто не спросил ее, где была. Только Валя недовольно покосилась.

— Долго гуляете, Надежда Николаевна, хлеба еще вон сколько!

— Ой, девочки! Чего я вам скажу, очумеете!

— Наверное, что-то важное, раз я в девочки угодила, — пошутила Коза.

Прикорнув перед подъемом на часок, она увидела во сне, как подошла Мымра и погрозила ей пальцем! «Разве можно так человека бросать, надо было заявить!» — «Он умер», — оправдывалась Надя. «Нет, не умер, он живой был! Нехорошо, он еще с тебя спросит!» — А я при чем? — крикнула Надя и проснулась. Скверный осадок не проходил целый день, и настроение, как говорила Наташа Лавровская, «нос на квинту». Через несколько дней она увидела Бейсабе и подошла к ней.

— Ну как?

— Все, все, — зашептала Бейсабе и оглянулась вокруг.

— Чего все-то?

— Ну все! Машинист подъехал на заправку и нашел его, а я

и знать не знала, дверь на засов заперла.

— А кто он, не узнала?

— Ладно, ступай, милая. Не знаю, кто он! Не нужно, чтобы нас вместе видели.

Где-то на воле праздновали веселый май, а для зечек Речлага мая не было. Начальник гарнизона, недовольный своими солдатами, не поскупился на конвой, и 1 Мая был объявлен «трудовой вахтой», где зечки искупали свою вину перед отечеством, под усиленным конвоем. Правда, вечером предполагался концерт. Частушки, которые очень лихо писала Наташа Лавровская, призывая увеличить производство кирпича и высмеивая нерадивых работяг. Во втором отделении был поставлен Наташей балет «Бахчисарайский фонтан», где заглавную партию исполняла татарка из белоэмигранток Соня Ходжиева. Хан Гирей был очень смешон и грудаст, но это могли знать те, кто был знаком с настоящим ханом, а, поскольку таковых не оказалось, был принят зрителями и такой. Зато Мария-Соня была прелестна. Надя на концерт не пошла, только на генералку. Она считала, что высмеивать себе подобных в угоду начальству гадко, и даже имела неприятный разговор с Наташей.

И еще. Она надеялась втайне, что не увидев ее в зрительном зале, Клондайк поспешит в хлеборезку. «Не торопится», — съехидничал бес и был прав. Целый вечер она резала пайки, а пока были заняты руки, думала о том, как бы больше накопить денег, чтобы брать уроки только у самых лучших преподавателей.

Утром пришла Коза с котелками и пропела под дверью:

— Козлятушки, дитятушки, ваша мать пришла, вам кашу принесла…

Как тут было не полюбить Козу, такую добрую, веселую, несмотря на все ее мытарства.

— Девчата, что скажу вам, обхохочетесь. Новый опер у нас!

— Вместо Горохова? — обрадовалась Надя.

— Ах, если б вместо, а то вторым.

— Верно, верно, Мымра, когда еще, говорила, что будет два.

— Вечером дневная смена пришла и ну намываться перед концертом, разделись и ходят, едва телеса прикрыв, а в это время новый опер с Красюком заявились. Девчата моются раздетые по пояс, титенки голые, а ему нет чтоб отвернуться, так встал посреди барака и спрашивает: «Граждане заключенные, какие вопросы ко мне? Я оперуполномоченный!» Хохлушки наши, резвушки, палец в рот не клади. Выходит Рузя, в одной коротенькой юбчонке, рубашонку с плеч спустила, говорит: «Гражданин оперуполномоченный, как вас звать?» Отвечает: «Можете называть меня гражданин начальник», а сам Рузьке за пазуху глаза запускает.