— Красивое? — спросила она.

— Лучше быть не бывает! Река там Ока широченная, стерлядка водится.

— Чего же сбежал от такой благодати?

Парень насупился, посерьезнел, недобро покосился на Надю.

— А чего же? Мы в колхозе за палочки работаем! Вы вот жалитесь, кормят плохо, а мы такой хлеб, как вам дают, во сне видали!

Надя хотела сказать ему, что согласна была бы жить впроголодь, только чтоб на воле, если б к тому же лес был, река, яблони цвели, сирень…

— А лес у вас есть?

— А как же! — встрепенулся парень. — Леса-чудеса!

— Вот видишь! И сады есть?

— Сады-то у нас такие! — он закрутил головой. — Иной год яблони ломает от яблок!

— Здесь хоть бы осинку увидеть, — с сожалением сказала Надя.

— Это конечно. Климат хуже не придумаешь! Ветры да пурги! Да я что? Надолго, что ли? Подзаработаю на домишко — и ялямс!

— Теперь разворачивай и подавай задом в ворота, к тому крыльцу, приехали!

В следующий раз, не успела Надя залезть в кабину, Валек, так звали паренька, положил ей на колени кулек с конфетами.

Надя, ни слова не говоря, тотчас сняла кулек с колен и положила обратно ему на сиденье.

— Чего так?

— Спасибо, не надо!

— Чего это ты?

— А так! У вас отношение к нам какое? Сегодня на колени конфеты положил, а завтра и руки положишь!

— Ты что? Окстись! Я от души! Угостить хотел, — покраснел Валек.

Очень обиделся тогда этот владимирский паренек, надулся, не разговаривал всю дорогу и из кабины не вышел помогать, как в прошлый раз.

«Зря я его так, может, он и правда от души, а я очерствела, как шмоналка», — пожалела Надя.

Погрузив хлеб, она захлопнула дверь кабины и, как ни в чем не бывало, спросила:

— А где мои конфеты? — и достала одну из кулька. Парень заерзал на сиденье и заметно повеселел. И, когда Надя захрустела «Раковой шейкой», сказал с довольным видом:

— Так-то лучше! Давно бы!

— Ладно, только в следующий раз не траться, копи на новую избу. И учти, подношения мне не окупаются!

Как же он улыбнулся тогда, этот губастый парень! Когда бы не уши, то вокруг головы такая улыбка. Не могла же серьезно рассердиться она на него за желанье сделать приятное хотя бы кульком «Раковых шеек».

Дни стояли все еще светлые, но с севера уже надвигалась полярная ночь. Еще одна Надина зима за полярным кругом. Река Воркута у берегов уже покрылась льдом, и только на быстрине середина чернела густыми чернилами. Вода казалась тяжелой. В России копали картошку, а Надин беспризорный участок зарастал бурьяном. Каждый вечер, когда заканчивая работу, Валя с Козой собирались в барак, — Надя начинала плакать, вспоминая мать.

— Ты, Надя, вместо того, чтоб плакать, когда ложишься, лучше помолись за упокой души ее — и тебе будет легче, поверь мне, старой!

В прежнее время Надя подняла бы на смех Козу, сказала бы что-нибудь про «опиум для народа». Но теперь было другое. Чувство собственного бессилья и беспомощности заставляло просить милосердия свыше, у Всемогущего, Всесильного — не у людей. Поэтому она ответила:

— Я бы с радостью, не умею!

Слова, которым научила ее Коза, были непонятны — о царствии небесном, об упокоении души. Повторяла она их, мало понимая смысл, но, как ни странно, они приносили облегчение, успокаивали.

— Можете меня поздравить, я тоже получила посылку, — сказала Коза, когда Надя вернулась с хлебом. На полу стояли ненецкие сапожки-пимы.

— Откуда такая прелесть?! — воскликнула Надя.

— Подруга прислала, да, видно, мой номер успела забыть, малы мне, такое огорченье. Померяй, Надя!

Мохнатые оленьи пимы, расшитые разноцветными кусочками камуса, опушенные мехом песца, легкие и необычайно удобные, пришлись Наде впору, словно для нее были шиты.

— Чудо, какие, — сказала она и тут же вернула Козе.

— Нет, ты возьми их себе, мне они не годятся.

— Продайте! — посоветовала Валя, — можно обменять на продукты.

— Подарки не продают!

— Ну и не дарят! — заметила Надя.

— Прошу тебя, Надя, пожалуйста, возьми их, я же взяла шапку и кофту, которые прислали тебе! — резонно заметила Коза.

— Не могу и не просите! — наотрез отказалась Надя.

Неизвестно, сколько времени пререкалась Надя с Козой, пока не вмешалась Вольтраут.

— Удивляете вы меня, Надя! Я уверена, вы плохо учились в школе. У вас отвратительная черта отторгать все, что вам предлагается.

— Все, кроме любви, — пропела Надя и, поцеловав Козу в морщинистую щеку, взяла пимы. — Спасибо, Антоша, освобожусь, я этого не забуду!

На следующий день она нарочно долго постояла на порожке машины, разговаривая с Вальком, чтоб все видели, как ладно сидели пимы на ее стройных ногах. Ей казалось, что Клондайк обязательно должен видеть ее. На пекарне Мансур тут же заметил обновку.

— Купила?

— Подарили!

— Ну! Царский подарок! — одобрил Толян.

— В горторге такие двести рублей стоят, — сказал Фомка.

— А ты почем знаешь? — удивилась Надя.

— Зене Кате покупал.

«Интересно, где подруга Козы их отхватила, — подумала Надя. — Не в Воркуте же…»

Незадолго до ноябрьских праздников в зоне каждый год проводился «грандшмон», или, как еще назывался, «шмональный рейд». Это когда обыск проводился не в одном бараке, по стуку, а во всех одновременно. В этот раз в последних числах октября, сразу после утренней поверки, чуть не целый взвод приперся в зону. По три шмоналки и надзиратель пошли в каждый барак. Одновременно обыскать всю зону не представлялось возможным, потому что бараков 20, да еще различные службы: баня, хлеборезка, кипятилка, кухня — словом, всего полно. Надзиратель или офицер вставал в дверях и никого не выпускал на улицу, чтоб никто не прорвался в чужой барак, не предупредил зечек о шмоне или, не дай Бог, не успел вынести и спрятать не положенные — письмо, деньги, нож, наконец, или спирт. Насмешницы-почикайки толпились в дверях, уверяя надзирателя, что страдают животом или недержанием мочи, причем если он выпускал по одной, то она тут же возвращалась к двери обратно и канючила:

— Ой-ой, гражданин начальник, не можу бильш! Вид тяжкой праци завелась разруха в сраци!

В то утро Надя долго прождала своих помощниц и, заподозрив неладное, побежала в барак, где проживала Коза. Распахнув дверь, она увидела Клондайка. Он стоял спиной к ней и разговаривал с надзирателем по прозвищу Козел (зечки, увидев его на разводе, пели ему: «Жил-был у дедушки старенький козлик»).

— Куда! — рявкнул на Надю Козел.

— Нельзя туда, обыск! — тихо сказал ей Клондайк.

— Мне Смирнова нужна, в хлеборезку! — сказала Надя и, слегка отстранив Клондайка, заглянула в барак.