директорствуете.

— Почему?

— Ну как почему… Воспоминание о нашей ссоре, оно, как бы сказать… не поднимает настроения. Самолюбие мое здесь не играет никакой роли. Я не самолюбива и не мелочна, но ведь вы во многом не соглашались и не согласитесь со мной, а это вопрос принципиальный.

— Зато вы со мной согласились, — проговорил Константин Семенович.

— Я?

— Да. Вы только что об этом сказали.

— Ах, да… политехнизация! Ну, это само собой разумеется. Решение партии обязывает и вас и меня внести какие-то улучшения в учебно-воспитательный процесс…

— Так в чем же дело?

— Улучшения — это одно, а ломка — другое. Опытная школа! Меня обязали помочь вам организовать работу по-новому, а вы… Захотите ли вы принять мою помощь?

— Почему же нет? Я никогда не отказывался от разумного совета или предложения.

— Да? Ну что ж… Попытка, говорят, не пытка. В конце концов никогда не поздно…

Она не закончила фразы и замолчала. Молчал и Константин Семенович.

— Ну, хорошо! — продолжала она со вздохом. — Постараемся забыть то недоразумение и построим наши отношения на новых началах. «Кто старое помянет, тому глаз вон». Вы согласны?

— Согласен.

— Тем лучше. В конце концов и я и вы делаем одно дело и совсем не в наших интересах делать его хуже.

— Святые слова.

— Тем более сейчас, когда партия и правительство снова ставят перед нами вопрос о дальнейшем улучшении учебно-воспитательной работы. Я думаю, что вам интересно узнать, что в самом недалеком времени произойдут какие-то серьезные изменения. Все упорно об этом говорят. Во что они выльются, гадать не будем, но я точно знаю, что реформа школы не за горами. В Академии педнаук готовится важный документ… Вы читали доклад министра? Он был опубликован в «Советской педагогике» весной… кажется, в третьем номере.

— Читал. Хороший, содержательный доклад. Откровенно говоря, я даже не ожидал.

— Вот как? А чего вы ожидали?

— Ожидал я другого… Общих фраз, риторику, — с улыбкой ответил Константин Семенович. — И представьте, приятно разочаровался. Доклад самокритичный, и в нем много конкретного, жизненного материала.

— Очень приятно слышать… Но ближе к делу. Константин Семенович, я бы хотела иметь от вас план или хотя бы на первое время ваши соображения о том, как вы намерены строить работу. Я изучу, мы вместе обсудим и внесем нужные исправления.

— Исправления? — спросил Константин Семенович, подняв брови. — Мне кажется, что об исправлениях еще рано говорить. Я даже не принял окончательно школу. Было бы лучше, если бы вы, Анастасия Федоровна, предложили нам план или, как это приняло говорить, спустили план!

— Я? Но ничего такого… как бы это сказать… экстравагантного я не могу вам предложить. Учебный план есть в объяснительной записке министерства, методические письма, инструкции и приказы министерства… Вот, вот! — сказала она, увидев, что Константин Семенович достал из-под бумаг солидную книгу. — «Справочник директора школы». Какое издание?

— Пятьдесят четвертого года.

— Прекрасный сборник, и в нем всё есть!

— Ну а если есть, то зачем еще какой-то план? Программы остаются прежние…

— Но вы же будете писать планы: годовой, четвертной, недельный…

— Что-то писать, конечно, буду, но что именно, еще не знаю. Нужды в таких планах пока не ощущается.

— Константин Семенович, неужели вы против планирования?

— Нет, я не против планирования, я против формализма в планировании. Нельзя писать планы ради планов. Когда нам понадобится для работы… Вот, например, наш завуч уже работает над расписанием, и не просто переписывает прошлогоднее, а заново… У нее очень трудная работа!

— Я понимаю. Расписание уроков — это тоже планирование, но этого мало!

— Я не буду с вами спорить. Планов у нас будет много, но они появятся по мере надобности.

— Ну хорошо. Отложим этот разговор. Время, как говорится, терпит. Скажите, пожалуйста, что это у вас за школьный патруль?

— Вот кстати! Вчера я еще не мог бы поставить в план эту новую форму борьбы… за дисциплину. Через месяц, другой, она, вероятно, видоизменится…

— Борьба за дисциплину… Больной вопрос. Вмешиваться я не могу, но почему — школьный патруль?

— Предложение учащихся.

— Ну мало ли что они предложат!

— С этим предложением я согласился, — сухо обронил Константин Семенович.

— Ваше дело. А белые парты? Зачем белые парты?

— Затем же, зачем и белые скатерти на столах.

— Но ведь это вредно для глаз. Белый цвет так сильно отсвечивает. Детские глаза быстро устают.

— Кто это вам сказал?

— Не случайно же в школах всего мира черные парты, — продолжала инспектор, не слушая Константина Семеновича. — Черный цвет поглощает лучи… Ну, может быть, и не черные, но темные. Белые парты я не могу вам разрешить.

Константин Семенович нахмурился, встал и привычным жестом пригладил рукой волосы. «Вот уже и волосы дыбом становятся», — подумал он и усмехнулся.

На работе в угрозыске он давно убедился, что первый проступок, совершенный часто без злого умысла, по легкомыслию, и оставленный без последствий, поощряет виновного и в конечном счете приводит к печальным результатам. Так и сейчас, необходимо было дать отпор с первого раза, чтобы инспектор нашла свое место и не считала бы себя хозяйкой.

— Анастасия Федоровна, давайте сразу уточним наши взаимоотношения, — холодно начал он, — раз и навсегда. Я ценю дельный совет, но никакого разрешения от вас не требуется. Если вы со мной не согласны, пожалуйста, пишите куда следует, жалуйтесь, но вмешиваться в свою работу я не позволю. Вас прислали сюда помогать, как вы сами сказали, а не командовать. Что касается парт, то ваша ссылка на то, что во всем мире черные парты, меня не убедила. Я говорил с врачами, и они очень сочувственно отнеслись именно к белым партам. С черными партами, конечно, спокойней воспитателям. На черных партах не видно грязи, клякс…

Всё это Константин Семенович сказал спокойным, но очень твердым тоном, и, по мере того как он говорил, лицо инспектора краснело.

— Вы так ставите вопрос?

— Только так. С первых шагов должна быть полная ясность. Я знаю ваши права, но школа опытная. Здесь будет много такого, что не влезет в установленные рамки и общепринятые понятия. Я не смогу работать, если за каждым моим шагом, как за начинающим ходить ребенком, будет следить слишком любящая мать. Повторяю, что всякий разумный совет мы примем с благодарностью… Но только совет, а не распоряжение. Как видите, на правах старого знакомого я откровенен!

— Откровенность — это хорошо. Я тоже откровенна… Неужели вы думаете, Константин Семенович, что вам позволят бесконтрольно проделывать любые эксперименты над детьми?

— Почему бесконтрольно? Пожалуйста, ходите, смотрите, спрашивайте, делайте выводы… Хотя мы еще не начали учебного года…

— А детей у вас полная школа, — перебила она, — и все они копошатся в такой грязи, в таких антисанитарных условиях!