Седрик с мучительным вопросом в глазах уставился на Агату.

– Но свет из окна попадет на сцену и будет мешать, – сказал он. – Или не будет?

– Можно попробовать.

Повозившись с ширмами, они наконец умудрились расставить их так, что свет из окна падал только на мольберт и не мешал Агате хорошо видеть сцену.

Часы на центральной башне – они, разумеется, назывались Большие часы – начали бить одиннадцать. За кулисами открылась и закрылась дверь, и ровно с одиннадцатым ударом на освещенной сцене, как по сигналу, появился сэр Генри в образе Макбета.

– Вот это да! – прошептала Агата.

– Удручающе нелепый костюм, – сказал ей на ухо Седрик. – Но, при всей его нелепости, по-своему хорош. Или вы так не думаете? Слишком затейливый?

– Для меня – нет, – отрезала Агата и пошла к сцене поздороваться со своим натурщиком.

В полдень Агата оторвалась от работы, прислонила набросанный углем эскиз к бордюру сцены и отошла на несколько шагов в глубь прохода. Сэр Генри, кряхтя, снял шлем и неуверенно прошагал к стоящему в кулисах креслу.

– Наверно, хотите отдохнуть? – покусывая палец и вглядываясь в рисунок, сказала Агата.

– Да, кажется, капельку устал.

Но по его виду она поняла, что устал он гораздо больше, чем капельку. К сеансу он загримировался, положил под глаза темные тени, подкрасил усы и подклеил к эспаньолке длинные пряди накладных волос. Даже под слоем грима лицо его выглядело осунувшимся, и голову он держал уже не так прямо.

– Надо вас отпустить, – решила она. – Вы не очень замучились? Знаете, как бывает – иногда обо всем забываешь.

– Или о многом вспоминаешь, – он улыбнулся. – Я вот вспоминал сейчас свой текст. Эту роль я первый раз сыграл в девятьсот четвертом году.

Агата вскинула на него глаза – он начинал ей нравиться.

– Это прекрасная роль, – сказал он. – прекрасная.

– Я вас в ней видела пять лет назад, вы меня потрясли.

– Я играл ее шесть раз, и с огромным успехом. Мне Макбет никогда не приносил несчастья.

– Я слышала, актеры относятся к этой роли с суеверным страхом. Цитировать из «Макбета» считается дурной приметой, да? – Агата быстро подошла к рисунку и большим пальцем стерла слишком выделявшуюся линию. – А вы верите, что эта роль приносит несчастье? – без особого интереса спросила она.

– Другим актерам приносила, – совершенно серьезно ответил он. – Когда идет «Макбет», за кулисами всегда напряжение. Все очень нервничают.

– Из-за того же суеверного страха?

– Да, страх есть. И никуда от него не денешься. Но мне с «Макбетом» всегда только везло. – Его усталый голос вновь окреп. – Было бы иначе, думаете, я выбрал бы эту роль для своего портрета? Ни в коем случае. Ну-с, – к нему вернулась галантная игривость, – вы позволите мне бросить всего один беглый взгляд, прежде чем я вас покину?

Его просьба не вызвала у Агаты восторга, тем не менее она взяла эскиз, отошла с ним подальше от сцены и повернула его лицом к сэру Генри.

– Вы пока вряд ли что-нибудь поймете, – сказала она. – Это еще только наметки.

– Да-да. – Он сунул руку в карман и достал оттуда пенсне в золотой оправе. Картинка была забавная: Макбет с пенсне на носу важно разглядывал собственный портрет. – Какая же вы умница, – сказал он. – Очень похвально.

Агата убрала рисунок, и сэр Генри медленно поднялся с кресла.

– Так в путь! – воскликнул он. – Мне надо переодеться.

Привычно поправив плащ, он подтянулся, прошел на высвеченный прожектором пятачок и нацелил палаш на большой голый прямоугольник холста. Его голос, будто специально приберегавший мощь для этой эффектной концовки, гулко прогремел в пустом зале:

– Благослови вас бог и всех, кто злого случая игру направить хочет к миру и добру, – подхватила Агата, радуясь, что так кстати вспомнила ответную реплику.

Сэр Генри перекрестился, хмыкнул и прошествовал между декорациями колодца за сцену. Хлопнула дверь, и Агата осталась одна.

Она решила, что сразу начнет работать на большом холсте. Никаких подготовительных эскизов она больше делать не будет. Время поджимало, и к тому же замысел картины был ей теперь полностью ясен. Да, ничто несравнимо с той минутой, когда видишь перед собой туго натянутый холст и приближаешь к нему руку, чтобы нанести самый первый штрих. Затаив дыхание Агата провела по холсту углем. Холст отозвался тихим звуком, похожим на глухой удар барабана. «Поехали!» – сказала она себе.

Прошло около часа: рождавшиеся под ее рукой линии и тени соединялись в гармоничное целое. Расхаживая перед мольбертом, она то расставляла острым концом угля акценты, то поворачивала уголь и проводила его широкой боковой поверхностью по зернистой глади холста. Худая, черная от угля рука Агаты сейчас словно вобрала в себя все ее мысли и чувства. Наконец Агата отошла от мольберта шагов на десять, неподвижно застыла, потом закурила сигарету и, взяв тряпку, начала чистить холст.

– Вам что, не понравилось? – раздался резкий высокий голос.