В пятницу накануне концерта события в Ваи-ата-тапу дошли до высшей точки кипения. Началось все ещё за завтраком. Выпуск новостей из Лондона оказался более угрожающим чем обычно, и среди домочадцев воцарилось уныние. Полковник Клэр сидел мрачнее тучи. За весь завтрак он не проронил ни слова. Квестинг и Саймон пришли позже остальных, но одного взгляда на лицо Саймона оказалось Дайкону достаточно, чтобы понять — случилось нечто, его взволновавшее. Под глазами парня темнели круги, но лицо выражало мрачное удовлетворение. Мистер Квестинг, в свою очередь, выглядел так, будто провёл бессонную ночь. Даже не паясничал в своей обычной назойливой манере. За два дня, прошедших после поездки в Гарпун, Дайкон так и не привык к мысли, что должен рассматривать Квестинга как вражеского агента. Он даже провёл пару часов ночью, разглядывая темнеющую в отдалении макушку пика Ранги. Однако, несмотря на то, что мистер Квестинг, как он утверждал, ночевал в Гарпуне, никаких световых сигналов в ту ночь с пика не подавали. Устав от бдения, молодой человек забылся сном. В предрассветные часы ему, правда, сквозь сон слышались звуки проезжающего под окнами автомобиля.

Было похоже, что Квестинг уже возвестил о подходе окончательного срока расплаты. Во всяком случае, Клэры сидели в пятницу за завтраком словно в воду опущенные. Они почти ничего не ели, но зато Дайкон не раз и не два перехватывал их обращённые друг на дружку взгляды, полные мольбы и отчаяния.

Смит, казавшийся и впрямь потрясённым после прыжка с моста, позавтракал рано и уже ковырялся по хозяйству, словно подтверждая тем самым, что честно отрабатывает свои харчи.

И без того мрачную и напряжённую обстановку усугубляло поведение Хойи, которая, поставив перед носом доктора Акрингтона тарелку с овсяной кашей, вдруг ни с того, ни с сего разразилась слезами и как угорелая вылетела из столовой, жалобно подвывая.

— Что за муха её укусила, черт побери! — изумился доктор Акрингтон. — Я ведь ничего ей не сказал.

— Она из-за Эру Саула, — наябедничала Барбара. — Мам, он опять начал её подкарауливать, когда она возвращается домой.

— Да, милая, я знаю. Тс-с! — Нагнувшись к мужу, она произнесла своим особым голосом: — Мне кажется, милый, ты должен поговорить с Саулом. Он совсем распоясался.

— О, дьявольщина! — пробормотал полковник себе под нос.

Мистер Квестинг отодвинул стул и быстрыми шагами покинул столовую.

— Вот с кем тебе поговорить надо, отец, — назидательно сказал Саймон, кивая на дверь, за которой скрылся Квестинг. — Видел бы ты, как он…

— Не надо, прошу тебя! — взмолилась миссис Клэр, и за столом опять воцарилось молчание.

Гаунт завтракал у себя в комнате. Накануне вечером он был беспокойным и раздражительным, все у него валилось из рук. Оставив Дайкона печатать на машинке, он вдруг, неожиданно для всех, вскочил в автомобиль, и помчал по чудовищной прибрежной дороге на север. Дайкону возбуждённое состояние актёра казалось одновременно нелепым и тревожным. За шесть лет службы у Гаунта Дайкон привык к чудачествам своего эксцентричного хозяина и находил их не только забавными, но даже милыми. Прежнее безудержное преклонение давно сменилось у Дайкона терпеливой и немного отвлечённой привязанностью, однако за десять дней в Ваи-ата-тапу это отношение тревожным образом изменилось. Словно Клэры, трудолюбивые, трогательные, робкие и пустоголовые, оказались путеводным и желанным маяком, к которому прибило потрёпанное штормами судно Гаунта. Дайкон не мог понять, почему актёр так к ним привязался. Впрочем, больше всего его беспокоила история с платьем Барбары. Однако, если поначалу молодой человек корил про себя Гаунта, считая, что тому изменил вкус, то теперь все чаще и чаще задумывался: а не потому ли он так осуждает затею с подарком, что не сам его делает?

Почтовая машина ежедневно проезжала по прибрежному шоссе около одиннадцати утра, и все адресованные Клэрам письма почтальон бросал в жестяной ящик, установленный на верхних воротах. Бандероли и посылки, не помещавшиеся в ящике, попросту оставлялись у ворот.

В то пасмурное утро Гаунт буквально исходил от беспокойства: что если Клэры замешкаются, и свёртки с подарками насквозь промокнут под дождём? Дайкон уже всерьёз сомневался, удастся ли Гаунту сохранить инкогнито, или актёр соблазнится и не устоит перед искушением сыграть роль доброго крёстного.

«Один лишь намёк и — пиши пропало», — гневно подумал он. — «А Барбара, если даже и откажется от дурацкого платья, будет предана ему больше прежнего».

После завтрака миссис Клэр и Барбара принялись как всегда хлопотать по дому. Саймон же, который обычно приносил почту, как на грех куда-то запропастился, потому что дождь всё-таки зарядил.

— Дубина! — возмущался Гаунт. — Спохватится час спустя — и приволочёт сюда какую-то мерзкую кашу!

— Если хотите, сэр, я сам схожу, — вызвался Дайкон. — Когда для нас есть почта, всегда звучит рожок. Я могу выйти, как только его услышу.

— Они догадаются, что мы чего-то ждём. Даже Колли… Нет, пусть сами бегают за своей дурацкой почтой. Барбара должна получить посылку из их рук. Вот только посмотреть бы… Могу ведь я сам сходить за своими письмами! Господи, похоже сейчас хляби небесные разверзнутся и обрушат на нас второй Великий потоп! Может, Дайкон, ты всё-таки прогуляешься и прихватишь почту, как бы ненароком?

Дайкон задрал голову, с сомнением посмотрел на небо, с которого стеной низвергались потоки воды, и спросил, не слишком ли сумасбродным покажется человек, которому вдруг вздумалось отправиться на прогулку в такую погоду.

— Не говоря уж о том, сэр, — добавил он по зрелом размышлении, — что почтовый автомобиль может на пару часов опоздать, и прогулка моя несколько затянется.

— Ты с самого начала противился моей задумке, — проворчал Гаунт. — Хорошо, пойдём тогда часик поработаем.

Проследовав за хозяином в его апартаменты, Дайкон уселся и вытащил из кармана записную книжку. Его так и подмывало разыскать Саймона и спросить, чем закончилось его ночное бдение.

Меряя шагами комнату, Гаунт принялся диктовать:

— Актёры, — произнёс он, — люди по натуре скромные и отзывчивые. Будучи, должно быть, более чувствительными, чем обычные люди, они тоньше чувствуют…

Дайкон поднял голову.

— Опять что-то не так? — недовольно спросил Гаунт.

— Чувствительные, чувствуют…

— Проклятье! Хорошо — они более восприимчивы, чем обычные люди, и более… Ну что ещё?

— Два «более» рядом, сэр.

— Ну так вычеркни второе сам! Сколько раз я тебе твердил, чтобы ты не прерывал меня по пустякам! Итак, они более восприимчивы, чем обычные люди, к тончайшим нюансам, нежнейшим оттенкам чувств. Я всегда замечал, что и сам обладаю этим уникальным даром.

— Прошу вас, сэр, повторите последнюю фразу. Ливень так барабанит по крыше, что я почти ничего не понимаю. Я остановился на «тончайших нюансах».

Гаунт свирепо ощерился.

— Что я, по-твоему, орать во всю глотку должен?

— Нет, сэр, но я мог бы ходить за вами по пятам и ловить каждое слово.

— Чушь собачья!

— О, кажется дождь стихает.

Дождь в самом деле прекратился с пугающей внезапностью субтропического ливня, а с земли и крыш строений Ваи-ата-тапу повалил густой пар. Гаунт заметно успокоился, и дальнейшая диктовка протекала уже без особых эксцессов.