гостиницах ноты на клочках ненотной бумаги. Записывал, чтобы, добравшись наконец где-нибудь к инструменту, выплеснуть из души чудесную мелодию, давно просившуюся наружу и заявлявшую о себе навязчивой попевкой; чтобы по приезде в Москву или Артемовск быстренько «набросать» клавир, удивлявший совершенством и законченностью, хотя для его «шлифовки» у автора, казалось, не было ни времени, ни возможностей.

Генеральный директор фирмы грамзаписи «Мелодия» В. В. Сухорадо, бывший в те годы заведующим отделом культуры ЦК ВЛКСМ и принявший большое участие в судьбе будущего лауреата премии Ленинского комсомола, однажды с улыбкой рассказывал:

— Женю не надо упрашивать что-либо спеть или сыграть. Он сам набрасывается на фортепиано и музицирует взахлеб, словно боится, что его вдруг отнимут от инструмента. Играет и поет, предваряя песню фразой: «А вот еще новая песня...»

Нужно сказать, что Жене везло на друзей и доброжелателей, несмотря на сильный отряд недругов в редакциях телерадио и в Союзе композиторов. Брат всегда с благодарностью и уважением говорил о писателе Борисе Полевом (до 1981 года занимавшем должность главного редактора журнала «Юность»), Евгении Тяжельникове (тогда пребывавшем на посту генерального секретаря ЦК ВЛКСМ), Владиславе Казенине (заместителе председателя правления Союза композиторов России в 70-х —80-х годах, первом заместителе министра культуры СССР), Юрии Саульском (очень известном песенном и джазовом композиторе, дирижере и музыковеде), Людмиле Зыкиной (поистине народной артистке, авторитетной и, наверное, самой титулованной в нашей стране), генерал-полковнике бронетанковых войск СССР Д. А. Драгунском (дважды Герое Советского Союза), подполковнике Л. В. Мее (потомке знаменитого литератора XIX столетия, заместителе военного комиссара Москвы в ту пору), об Иосифе Кобзоне...

В адрес своего друга и старшего коллеги по эстраде И. Д. Кобзона Женя часто говаривал добрую шутку:

— Самый русский еврей Советского Союза.

Для брата понятие «русский» действительно объединяло в себе самые возвышенные и добрые качества. Женя был патриотом от русого волоска на своей голове до отчаянного, почти испоконвечного, риторического вопроса, не раз вырывавшегося из его уст в последние месяцы жизни:

— Что же делать?.. Русская песня гибнет, «рак-музыка» и «Утренняя пошлость» (передача «Утренняя почта») ее окончательно доконают. «Песня года» совсем превращается в «Песню гадов»!..

Однажды, поздним вечером, после записи Жениной песни на радио, Кобзон спросил композитора:

— Подбросить тебя куда-нибудь? Я на машине. Женя, устало улыбнувшись, ответил:

— На Курский вокзал, если можно.

— Куда уезжаешь?..

— Да нет, я сегодня там ночую...

И это не было шуткой. На следующий же день Иосиф повел Евгения к секретарю ЦК ВЛКСМ Б. Н. Пастухову, затем - к зампреду Моссовета СМ. Коломину. И дальше квартирные дела пошли как по маслу: буквально через неделю Женя внес деньги в жилищно-строительный кооператив, а через полгода получил ордер на новую двухкомнатную квартиру.

13 лет спустя Иосиф Давидович, народный артист СССР, депутат Верховного Совета СССР, возвратившись

в Москву из США после гастролей, сразу позвонил по телефону в осиротевший Женин дом и спросил Эллу — жену (а теперь вдову) Евгения Мартынова:

— Нужна ли моя помощь? Я, к сожалению, узнал о вашем горе в Нью-Йорке, из тамошней газеты, и потому не мог быть на похоронах и помочь чем-нибудь сразу же. Я завтра собираюсь поехать к Жене на кладбище, мне сказали, что он на Новокунцевском, прямо у входа...

А тогда, в 1978 году, Женя, счастливый, въехал в свою квартиру на втором этаже дома № 32 на Большой Спасской улице — квартиру, куда в первую очередь он ввез кабинетный рояль, предмет своих многолетних мечтаний.

— Теперь можно и жениться, — в шутку и одновременно всерьез сказал брат.

19 августа 1978 года — день его свадьбы с девятнадцатилетней, симпатичной, — можно даже сказать, красивой, — горячо и верно им любимой девушкой из Киева — Эвелиной (в девичестве — Старенченко). Зеркальный зал ресторана «Прага» буквально ломился от гостей, цветов, улыбок, поздравлений! Женя весь вечер прикасался к бокалу только символически, потому что в конце торжества должен был петь сам: так он для себя решил и держал в тайне этот сюрприз для всех. И вот Женя поет! Поет самозабвенно, переполняемый любовью и радостью. Поет для счастливой супруги. Для друзей и близких, искренне желающих ему счастья и удачи в семейной жизни — следующей главе в судьбе...

Женя любил делать сюрпризы. Рад был удружить всем и всегда. Предлагал услугу сам, первый, не дожидаясь просьбы об этом. Элла часто рассказывала, как супруг эффектно преподнес ей сюрприз «умения плавать». Дело в

том, что он долгое время не умел плавать (как и я, между прочим) и очень тяготился этим своим недостатком, решив-таки научиться во что бы то ни стало. Научился. Но как: чтобы никто из близких об этом не знал... И наконец, летом 1988 года, приехав с женой в Сочи и сразу придя на пляж, Женя с разбегу бросается в воду и плывет «в море»! Ужасу супруги нет предела: то ли кричать, звать на помощь, то ли самой в море бросаться?!. А он сделал круг, спокойно вышел на берег, как ни в чем не бывало, и лег загорать. Мол, а что тут особенного?..

Появился свой дом, появились новые друзья, новые поэты-соавторы, новые песни. Содружество Мартынов — Дементьев продолжало являть на свет свои откровения: «Отчий дом», «Натали», «У Есенина день рождения», «Прости», «Ласточки домой вернулись»... Самые именитые и популярные поэты предлагали молодому композитору свои стихи и охотно подтекстовывали его мелодии. Это — И. Кохановский, В. Харитонов, А. Вознесенский, С. Островой, Л. Дербенев, М. Пляцковский, Н. Добронравов... Повсюду звенели Женины песни: «Я тебе весь мир подарю», «Соловьи поют, заливаются...», «Начни сначала», «Чайки над водой», «Веселый зонтик», «Песня о моей любви»... Не смолкали и «старые мартыновские шедевры» (сейчас бы сказали: вчерашние хиты), порой мешая новым опусам зазвучать в полный голос.

Появились поклонницы с чемоданами и раскладушками, ночевавшие прямо у двери квартиры № 404. Смешно и трогательно вспоминать тех девушек, звонивших и писавших брату, признававшихся ему в любви, доказывавших мне со слезами на глазах, что такой верно любящей женщины, как она, Женя нигде никогда не найдет, и потому умолявших меня помочь им встретиться с их возлюбленным и недоступным идеалом. Чего только в посылках ни присылали: и вязаную одежду, и варенье, и пироги, и сувениры, и Женины портреты, и альбомы, посвященные любимому артисту, и стихи о нем и для него!..

Телефон не смолкал. Женя к нему не подходил, отвечала Элла, я и родители.

Неизвестные голоса вещали мне в трубку:

— ...Евгений, не обманывайте, это вы, я вас ни с кем не спутаю!..

А с Эллой разговаривали твердо и решительно, требуя незамедлительно позвать к телефону мужа:

— ...Я знаю, он дома!.. Не надо ничего передавать, дайте ему трубку!.. Кто я? Я его знакомая, но по имени он меня не знает!..

Приходилось Жене, иногда все-таки бравшему трубку, и подлости выслушивать:

— ...Эллы нет? А вы знаете, где она?.. — И голос с другого конца телефонного провода подробно и «добросовестно» докладывал, где, зачем и с кем сейчас Женина супруга.

А Элла сидела рядом, безмятежно склонив голову на плечо мужу, и, ничего не подозревая, смотрела телевизор. Бывало и наоборот: подобное кто-то рассказывал Элле, а ее безгрешный муж все это с интересом слушал в другую трубку, находясь в соседней комнате, хотя, по рассказам телефонного «агента- абонента», должен был находиться там-то и там-то, у такой-то и с такой-то...