Трое стражей закона свели меня вниз по лестнице, усадили на заднее сиденье автомобиля. В полицейском участке еще раз перерыли карманы и все забрали. Составили протокол, повели меня в камеру. По радио Мик Джаггер исполнял Angie. Меня повязали.

В апреле 1974 года, почти шесть месяцев спустя, я сидел в квартире на одном из последних этажей высотного здания на Айл-оф-Догз, с видом на Темзу и Гринвичский морской вокзал. Я скрывался, чтобы не платить залог. Несмотря на протесты моего амстердамского адвоката, голландская полиция посадила меня на борт самолета «Бритиш Юропиан Эрэуэйз». В Хитроу в самолет поднялись агенты Управления таможенных пошлин и акцизных сборов и отвели меня в полицейский участок Сноухилла. Там мне было предъявлено обвинение по ранее не применявшейся статье 20 Закона о неправомерном использовании наркотиков от 1971 года, по судебному полномочию Соединенного Королевства в совершении преступления, связанного с наркотиками, в Соединенных Штатах.

Моими подельниками стали калифорниец Джеймс Гэйтер, которого арестовали в Хитроу за пару дней до меня, и несколько работников Джеймса Морриса. После трех небогатых событиями недель в Брикстонской тюрьме, меня выпустили под залог в пятьдесят тысяч фунтов. Я поселился с Рози и детьми в Оксфорде, на Лекфорд-роуд, 46, в квартире, которую раньше снимал Уильям Джефферсон Клинтон, будущий президент Соединенных Штатов. Доказательства против меня были вескими. Частично из-за того, что я довольно безрассудно признался таможенному ведомству в ведении незаконной деятельности на территории Голландии. Надеялся, что мое дело будет рассматривать голландский суд. Эта стратегия провалилась, и мой защитник Бернард Симоне был уверен, что меня признают виновным и дадут не меньше трех лет тюрьмы.

Квартира в восточном Лондоне принадлежала Даю, старому коллеге, с которым я работал в школе. Очевидно, полиция Тэмз-Вэлли пыталась установить мое местонахождение, но особо не усердствовала. Я написал записку Бернарду Симонсу, чтобы все знали: не произошло ничего предосудительного, я просто уклоняюсь от уплаты залога. Судебный процесс начался днем раньше, 1 мая 1974 года, без моего участия. Мои подельники признали себя виновными и получили от шести месяцев до четырех лет. Эрни пообещал уплатить любые суммы, подлежащие конфискации из-за моего уклонения от уплаты залога. Он чувствовал себя обязанным, потому что тогда, в Амстердаме, я единственный знал его местопребывание и не выдал Эрни властям. Я выжидал время.

Дай разбудил меня рано утром, перед тем как отправиться в школу:

— Говард, тебя показывали в новостях.

— Что?! Что ты сказал?

— Было только три сообщения: одно о премьер-министре Гарольде Вильсоне, о президенте Никсоне и о тебе. Я не все понял. Что-то про МИ-6 и ИРА. Пойду схожу за газетами.

Всю первую полосу «Дейли миррор» занимал репортаж под заголовком «Где мистер Маркс?» Там говорилось, что я агент МИ-6, что в семи странах выданы ордера на мой арест, что меня похитили, подвергли избиениям, велели помалкивать и заставили внедриться в ИРА. Я не понимал, каким образом «Дейли миррор» стало известно о моем сотрудничестве с Секретной службой. В статье утверждалось, что я будто бы рассказал друзьям о том, что шпионил. На самом же деле я не обмолвился об этом никому, кроме Рози, родителей и Мак-Канна. В интервью прессе Рози заявила категорически, что между мной, ИРА и разведывательными службами не существовало никаких отношений. Таможенное ведомство было в курсе: телефонный номер Мака фигурировал в распечатке звонков из амстердамской гостиницы, и я пообещал не упоминать МИ-6 на суде, чтобы гарантировать себе освобождение под залог. Маловероятно, что бы информацию слила таможня.

Передовица «Дейли мейл» называлась «Скотленд-Ярд боится нового похищения». Из нее следовало: последний раз меня видели в компании двух таможенных агентов, и теперь полиция не исключает возможности того, что меня убила ИРА.

Позже в тот же день полиция Темз-Вэлли горячо отрицала то, что я был агентом МИ-6, шпионившим за ИРА, а Бернард Симоне продолжал твердить, что получал от меня известия и что никто не удерживает меня против моей воли. Средства информации оставили это без внимания. Это было слишком скучно. Справедливости ради «Дейли миррор» решила изложить альтернативную версию. На следующий день первая полоса была озаглавлена «Доносчик», а далее говорилось, что меня похитила наркомафия, чтобы я не предстал в Центральном уголовном суде, Олд-Бейли, и не донес на нее. Другие газеты намекали, будто я подстроил собственное похищение. Однако широкая общественность явно предпочитала версию о шпионе, засланном в ИРА. Именно об этом трубили телевидение и радио. Кто был моими врагами? Полиция, искавшая меня повсюду? ИРА, беспощадная к продавцам наркотиков? Наркомафия, опасавшаяся моих откровений? Таможенное ведомство, которое так и не призвало меня к ответу? Секретная служба Ее Величества? чьи тайны я разгласил? Или средства массовой информации — по причинам мне непонятным? Какая разница? Я намеревался изменить внешность и вернуться к старому ремеслу, контрабанде. У меня уже немного отросли усы. Газетная шумиха сделала меня осторожным. Хотя временами накатывало ощущение нереальности, и становилось жутко.

Цирк с газетами прекратился так же внезапно, как и начался. Судья, занимавшийся моим делом в Олд-Бейли, отложил решение по поводу взыскания залога. Меня могли похитить, объявил он, следовательно, нельзя считать, что я скрываюсь от правосудия. Прежде всего я должен был известить семью, что цел и невредим. Но Дай очень не хотел, чтобы я воспользовался его телефоном. К тому же я опасался, что телефоны родных прослушиваются: шел розыск. Окольными путями, через сестру в Уэльсе, я договорился о тайном свидании с Рози, Мифэнви и родителями. Основательно поработав над своей внешностью, я преобразился и без опаски выходил на улицу. Каждое утро я читал газеты за чашкой кофе в забегаловке для докеров. Как-то жарким июльским утром я увидел за стеклом газетного киоска «Дейли миррор». После заголовка «Долгое молчание мистера Загадки» шла моя фотография. Я приобрел экземпляр. Репортер извещал, что полиция Темз-Вэлли прекратила розыск и что мое исчезновение обсуждалось в обеих палатах парламента. Ажиотаж вспыхнул с новой силой.

— Тебе нужно другое имя и более надежная маскировка, — сказал Дай. — По телику только о тебе и говорят. Больше я не буду называть тебя Говард, но и мистером Загадкой тоже звать не стану.

— Зови меня Альби, — предложил я, отчасти из уважения к старому другу Альберту Хэнкоку, отчасти из-за того, что это была анаграмма слова bail25.

— Хорошо, — согласился Дай. — А почему бы тебе не выписать себе очки?

— У кого?

— Есть такие люди. Их называют окулистами, Альби.

— Но у меня с глазами все нормально, Дай. Мне не выпишут очки.

— Идешь к зубному — он говорит: у тебя все зубы больные. Идешь к окулисту — он говорит, тебе нужны очки. Так они зарабатывают деньги. Я читал на днях, что эта штука, которую ты все время куришь, вызывает дальнозоркость. Почему бы тебе не накуриться как следует и не сходить к окулисту?

Возможно, Дай прочитал один из этих нелепых ужастиков про марихуану, которая будто бы вызывает практически все недуги, от бесплодия до нимфомании. Но что-то в этом было. Я знал, что марихуана влияет на внутриглазное давление. Выкурил несколько косяков и проверил зрение. Мне требовалось носить очки. Они разительно изменили мой внешний вид, правда видел я неважно, за исключением того времени, когда был накурен.

Более месяца пресса строила догадки о моем местопребывании. ФБР опасалось за мою жизнь. Какой- то человек, которого я в глаза не видел, сознался, что убил меня и похоронил под эстакадой рядом с Бристолем.

Дай попросил меня уехать, и я был не в претензии. Кто же знал, что все так затянется и примет абсурдные формы? Я был не прочь убраться из страны, но не имел паспорта. Дай предложил мне свой.

Между нами имелось некоторое сходство: оба высокие, темноволосые, голубоглазые, с крупными чертами лица. Но теперь, когда я отпустил усы и спрятался за линзами очков, мы стали не так похожи.