— Я не обязан отчитываться перед тобой в своих решениях. Ты — мой подчиненный, — сорвался он на крик, — и ты лишь обязан выполнять мои приказы!

Дионисий подался вперед:

— Да, я подчиненный — здесь, на войне, согласно закону единоначалия, но мы вернемся в Сиракузы, и я снова обрету статус гражданина. Тогда ты перед Народным собранием сможешь обвинить меня в том, что я ударил тебя, а я тебя в том, что ты совершил государственную измену. И будь уверен, все мои сподвижники из Братства поддержат это обвинение.

Было видно, что Диокл с трудом сдерживал гнев.

— Город невозможно защитить, ты это понимаешь? Мы потеряли треть наших людей, и вполне возможно, что флот Ганнибала направляется к Сиракузам, воспользовавшись нашим отсутствием. Все так говорят, и это наверняка правда.

— Ты берешь на себя огромную ответственность, — с укором заметил Дионисий. — Судьба Гимеры в твоих руках, и на них же останется кровь этих людей. — Он развернулся, чтобы уйти, но Диокл окликнул его:

— Погоди. Стой, говорю тебе! И вы, горожане, тоже послушайте. Созовите ваших полководцев, убедите их выслушать мой план. Вы сами поймете: это единственный разумный выход из сложившейся ситуации.

Прошли часы, прежде чем предводители городского ополчения согласились вернуться. Дионисий и другие сиракузские военачальники тоже присутствовали на собрании. Диокл обратился к ним со следующими словами:

— Мне понятны ваши чувства. Знаю, что вы поклялись защищать город до последнего вздоха, но подумайте, заклинаю вас: к чему приведет ваша жертва? Зачем отдавать свои жизни, если вы все равно не сможете спасти ваших жен и детей? Быть может, вы собираетесь погибнуть с мыслью о том, что они станут рабами и будут оставлены на милость жестокого победителя? Послушайте же меня. Я разработал план: он состоит из трех частей. Сегодня новолуние[13], под покровом темноты мы посадим женщин и детей на корабли и переправим их в Мессину. Там они будут в безопасности.

Затем еще одна группа последует за нами в Сиракузы по суше, под прикрытием прибрежных дюн.

После этого флот вернется и в предрассветных сумерках заберет оставшихся. Те, для кого не найдется места на кораблях, могут спрятаться где-нибудь в сельской местности или добраться до Сиракуз, где они получат необходимую помощь. Когда орды Ганнибала ворвутся в Гимеру, то найдут ее обезлюдевшей.

В зале совета повисла гробовая тишина, никто не смел проронить ни слова: одна лишь мысль о том, что придется покинуть город, где они родились и жили, казалась ужаснее смерти. Наконец один из присутствующих встал и ответил за всех:

— А теперь послушайте нас, сиракузцы. Мы решили сопротивляться, несмотря ни на какие жертвы. У наших ворот стоит не просто варвар, но кровожадный зверь, поклявшийся истребить нас за то, в чем мы не виноваты.

Мы намерены сражаться, хотя вы, пообещавшие нам содействие, теперь не оставляя нам выбора, так как вынуждаете нас сдаться, хорошо знаете, что сами мы не сможем противостоять ему. Твой план — безумие, и ты это прекрасно понимаешь. У тебя там стоит двадцать пять кораблей — и это не торговые суда, а боевые триеры. Как ты собираешься перевезти на них столько людей? Тебе, несомненно, известно, что многие останутся здесь, беззащитные, под угрозой ужасной смерти. Мы просим тебя одуматься и остаться с твоими воинами, чтобы биться вместе с нами. Мы заделаем пролом и будем сражаться до последней капли крови. Ты не раскаешься, если останешься. Умоляем тебя об этом! Не покидай нас, богами заклинаю тебя!

— Сожалею, — ответил Диокл, — но ваш город невозможно защитить. Возвращайтесь в свои дома, соберите женщин и детей. Времени осталось мало: уже наступает вечер.

— Предатели! — раздался гневный возглас.

— Негодяи! — вторил ему другой.

Но на Диокла это не произвело никакого впечатления, и он с невозмутимым видом удалился в направлении Восточных ворот. Дионисий же воспринимал эти обвинения, можно сказать, кожей, словно они огнем были выжжены на ней, однако что-либо ответить или сделать он не мог.

Как только настала ночь, люди стали покидать город. Шествие представляло собой грустную картину. Женщины никак не могли заставить себя выпустить из объятий мужей, дети выкрикивали имена отцов, отчаянно плача, и их почти силой приходилось уводить прочь. Дионисию поручили проводить их почти до самого берега и проследить за тем, как будет проходить посадка на корабли. Остатки сиракузской армии двинулись в путь вдоль берега под прикрытием дюн. За ними тянулись горожане, около тысячи человек, стремившихся как можно дальше уйти от стен обреченного города. Воины, которым пришлось всю ночь слушать приглушенный, душераздирающий плач женщин и детей, навсегда оставляющих свою землю, шли молча, подавленные.

В третьем часу утра флот достиг окрестностей Мессины. Дионисий велел высадить беженцев: около пятидесяти его людей должны были сопровождать их до города. Сам он с горсткой остальных направился в обратный путь, время от времени помогая гребцам, стремясь вернуться в Гимеру до восхода солнца.

Увы, западный ветер сильно задержал их в пути, несмотря на огромные усилия, прилагаемые теми, кто вел суда, и когда они наконец добрались до Гимеры, взорам их открылось ужасное зрелище.

Ганнибал тайно велел сделать второй подкоп, и когда его опоры выгорели, обрушился большой участок стены. Это произошло прямо на глазах у сиракузских моряков, в тот момент как раз заходивших в порт. Наемники карфагенян ворвались в город, уничтожая всех, кто попадался им на пути, многих взяли в плен.

Дионисий, пользуясь тем, что находился на борту флагманского корабля, в смятении бросился к наварху.

— Скорее, причаливаем, — начал было командовать он, — высаживайте всех воинов. Варвары сейчас наверняка разбрелись по городу и занимаются грабежами. Если мы нападем на них плотным строем, то сможем переломить ситуацию и…

Наварх жестом прервал его.

— Об этом не может быть и речи. Мне велено спасти население города и как можно скорее вернуться в Сиракузы, а не ввязываться в бой. Увы, здесь больше некого спасать. С ними все кончено, мы больше ничего не можем для них сделать. — Он повернулся к кормчему и приказал: — Курс на восток. Поднять паруса, мы пойдем через Мессинский пролив.

Огромная триера развернулась носом к северу, прежде чем двинуться на восток, в направлении Мессины; остальные, одна за другой, последовали за ней, держась вдоль берега. Воины, толпившиеся на палубе, старались не смотреть на оставляемую ими землю, но ветер все равно доносил до них несколько приглушенные расстоянием крики жителей разоряемого города.

«Три тысячи пленников подвергли жесточайшим пыткам, невзирая на возраст и пол, а потом предали смерти — на том самом камне, на котором, по преданию, погиб предок вождя карфагенян, Гамилькар. Городские стены разобрали, город разрушили, а храм, построенный в честь победы в великой битве с карфагенянами, выигранной семьдесят два года назад, полностью сровняли с землей.

Гимера погибла спустя двести тридцать девять лет со дня своего основания. Наконец, пресытившись местью и своим триумфом, Ганнибал Гиско с богатой добычей вернулся в Панорм, где ждали корабли, готовые доставить его на родину, в Карфаген. Флот варваров, как выяснилось, угрожал Сиракузам только в воображении проявившего свою полную несостоятельность верховного командования, прежде уже давшего погибнуть Селинунту, таким образом открывая варварам путь к сердцу Сицилии».

Филист перестал диктовать, и писец опустил перо в футляр.

— На сегодня хватит, — объявил он. — Мы запечатлели уже слишком много печальных событий.

Писец поклонился и вышел из комнаты. Филист взял свиток папируса, покрытый еще не высохшими письменами, и пробежал глазами несколько строк, описывавших мученическую смерть одного из самых прекрасных и славных городов греческих колонистов. Он вздохнул и провел рукой по лбу, словно пытаясь ослабить разрушительное воздействие этих образов. Из окна было видно, как триера входила в Северный порт; вскоре она уже стояла пришвартованная. Солнце подбиралось к горизонту, в его косых лучах особенно