видела и вообще не знает, о ком идет речь, потому что живет здесь совсем недавно. Может, когда-то и встречала его в подъезде, но внимания не обращала, потому как ни Зеленский, ни остальные соседи по дому ее совершенно не интересуют. При этом она старательно строила глазки Гурову. Когда же он, не ответив взаимностью, поблагодарил за столь содержательный ответ и двинулся дальше, приятная во всех отношениях дама пробормотала в спину что-то типа «А пошел ты…» и громко захлопнула дверь.
На звонок в квартире на втором этаже долгое время никто не реагировал. Однако Гуров уходить не спешил. Ему запомнились кроткие глаза старушки, встретившиеся с его глазами, когда они собирались войти в дом. Прошло не меньше минуты, пока за дверью не послышалось слабое шевеление и стуки открываемой внутренней двери. Негромкий голос спросил:
– Кто там?
– Здравствуйте, я полковник Гуров из милиции. Можно вам задать несколько вопросов?
– Вообще-то, я никому не открываю, – после небольшой паузы ответил голос из-за двери. – Мои дети не разрешают мне это делать… Но, вероятно, именно вас я видела с Танечкой у подъезда. Думаю, что вы меня не обманываете и действительно являетесь работником милиции. Надеюсь к тому же, что у вас есть документы, удостоверяющие ваши полномочия. Думаю, Маша не станет меня сильно ругать.
Кто такая Маша, Гуров мог только догадываться. Вероятно, это была дочь, которая не разрешала открывать пожилой женщине дверь. С Танечкой было попроще. Похоже, собеседница хорошо знала домработницу Зеленского.
Замки неспешно прощелкали, и дверь отошла на ширину цепочки, ее удерживающей. Гуров достал удостоверение, открыл и поднес поближе к глазам старушки, осторожно выглянувшей в щелку меж косяком и дверью где-то на уровне его пояса.
– Гуров Лев Иванович, полковник… – водрузив на нос очки, почти по слогам прочитала она. – Прошу вас, проходите, господин полковник. Кажется, слово «товарищ» из обихода уже вышло. Маша, правда, говорила, что сейчас могут подделать любое удостоверение, однако вашему я верю. Точнее, даже не этому грозному документу, а, наверное, вам лично. Ваше лицо… Оно располагает.
Признание престарелой дамы по поводу своего лица Гуров принял с чувством глубокого удовлетворения, как говорил последний генсек, но без излишней гордости. Оперу приходится нередко перевоплощаться и надевать другие – более приятные, а иногда и совсем неприятные маски. Но сейчас он не играл, поэтому слова по поводу лица, которое располагает, можно было посчитать за комплимент. Хотя, если честно, Лев Иванович давно знал, что его облик и обхождение производят неизгладимое впечатление на женщин возраста старше пятидесяти, нередко именуемого бальзаковским.
Войдя, Гуров понял, почему ему пришлось опускать так низко свое удостоверение. Старушка сидела в кресле-каталке, с которой с трудом справлялась. Она попросила Льва Ивановича закрыть двери и, упираясь в колеса тоненькими сухонькими руками, стала разворачивать громоздкий аппарат в прихожей. Гуров поспешил ей на помощь и по указанию хозяйки повез кресло в столовую.
Квартира, в которую его пригласили, была точной копией квартиры Зеленского. Отличие состояло в том, что она не блистала слащавым лоском евроремонта, а несла на себе печать той эпохи, в которой жили люди, чьи имена были высечены на табличках на фасаде этого дома.
Тяжелые шторы, скрывающие двери и окна, обои с потускневшей и едва различимой позолотой, потемневшая мебель и лепные, в паутине трещин, потолки навевали грусть. И без сомнения, в гостиной стоит такой же старый роскошный рояль, как и в квартире двумя этажами выше, а дубовый паркет неровно стерт у самого порога. Возникало ощущение, что ты очутился в чужом и незнакомом мире, где никогда не жил, но почему-то помнишь его. Будто сознание на уровне клеток записало ту эпоху в память и сейчас, накладывая матрицы неясного прошлого на потертое настоящее, ищет совпадения и никак их не находит.
Гуров завез кресло со старушкой в столовую и поставил у овального дубового стола. Он мельком глянул в окно с низким подоконником. Оно выходило во двор, и, похоже, именно в него смотрела пожилая женщина, когда они встретились взглядами.
– Присаживайтесь, пожалуйста, Лев Иванович. Я правильно запомнила ваше имя? – уточнила дама и представилась сама: – Меня зовут Надеждой Сергеевной. Простите, Бога ради, что я не пригласила вас в гостиную. Там высокая ступенька, и с моим средством передвижения могут возникнуть определенные сложности.
– Ничего страшного, – улыбнулся Гуров. – Мне менее всего важен этикет, а более – результат.
– У вас, вероятно, есть какие-то вопросы ко мне? – спросила старушка.
– Да, Надежда Сергеевна. Мне хотелось бы узнать кое-что о вашем соседе с четвертого этажа Тимофее Зеленском, – сказал Гуров.
– Я так и думала. Вас встречала Танечка и еще этот молодой человек, который иногда, правда весьма и весьма редко, наезжал к господину Зеленскому. И вы все вместе поднялись наверх. С Тимофеем Олеговичем – я, кажется, не ошиблась с отчеством, – что-то случилось? – спросила пожилая дама и внимательно взглянула на собеседника.
– Да, случилось, – несколько замялся Гуров, но, решив не скрывать правды, признался: – Олег Тимофеевич погиб. И мне поручено расследовать его гибель. Разрешите не вдаваться в подробности.
– Да, конечно. Я все понимаю – тайна следствия. И меня вы не хотите волновать, а точнее – травмировать старческую психику, – сказала пожилая дама, и тонкая скептическая улыбка тронула бесцветные губы. – Не беспокойтесь, меня уже трудно чем-то расстроить или удивить.
Гуров внимательно всмотрелся в лицо женщины. Ее возраст определить было невозможно. Сколько же ей лет? Семьдесят, восемьдесят, девяносто?.. И она сумела сохранить не только ясность ума, в чем не было ни малейших сомнений, но и чувство иронии. Удивительная женщина!
– С Тимофеем Олеговичем мы не были знакомы. То немногое, что мне о нем известно, я почерпнула со слов Танечки, его домработницы. Поэтому вам лучше всего узнать подробности от нее самой, как первоисточника. Она расскажет, ничего не утаивая и не привирая. Танечку я знаю практически с ее рождения. Очень добросовестная и честная женщина. И меня не забывает, иногда забегает, покупает продукты… Кстати, профессия домработницы в их семье наследственная. Ее мама помогала мне по хозяйству, когда нам в пятидесятом году дали квартиру в этом доме. До этого времени мы с мужем жили в комнате в коммунальной квартире, и надобности в домработнице не возникало. Здесь же такие огромные площади, а у меня как раз Маша родилась… А начало династии домработниц ведется с Таниной бабушки, которую перед Первой мировой войной привезли в Москву из ярославской деревни и определили в кухарки в дом присяжного поверенного… Вам, господин полковник, наверное, не очень интересно, о чем я рассказываю?
– Да что вы, Надежда Сергеевна, очень даже интересно, – ответил старушке Гуров. – Хотя, может, и не совсем по теме.
– Вы уж простите меня. Просто в старости появляется много свободного времени и случается слишком мало событий. Поэтому остатки сознания работают в основном на воспоминания, вновь и вновь перелистывая прожитое.
– Ну, я бы не сказал, что остатки сознания, – улыбнулся Гуров. – Я встречал людей намного моложе и, без всякого сомнения, глупее вас. И не так уж редко!
– Увы, не стоит меня утешать. Вся жизнь осталась в далеком прошлом. В реальности же существуют вот это кресло-каталка и окошко во двор, – печально улыбнулась женщина. – Да еще согревают воспоминания. Есть такие строчки из стихотворения, кажется, Евтушенко: «Старухи были знамениты тем, что их любили те, кто были знамениты». Так это про меня.
Гуров вспомнил о галерее мемориальных досок на фасаде дома и рассказ домработницы о профессоре, когда-то жившем в квартире Тимофея Зеленского. Видимо, муж Надежды Сергеевны принадлежал к той же славной когорте сталинских академиков, полководцев и деятелей культуры. И, возможно, одна из мраморных табличек посвящена ему.
– Так что, Лев Иванович, уж извините, о господине Зеленском я вам если и подскажу, то совсем немногое. Лишь то, что можно разглядеть из этого окошка.
– Надежда Сергеевна, я как раз и хотел вас расспросить о том, что вы могли заметить именно из окна. Вчера где-то около семи часов вечера вы случайно не видели во дворе Тимофея Зеленского? – спросил Гуров.
