управление в пух и прах, если такое случится.

– Какой смысл сыпать угрозами? – невозмутимо парировал Гуров и, не дождавшись приглашения журналиста, сел на пустующий стул справа от рабочего места Сидько.

Несколько секунд Владимир молча смотрел на своего оппонента. Кадык мужчины нервно дернулся, а глаза сошлись в подозрительном прищуре. Гуров вдруг почувствовал, что перед ним не только криминальный обозреватель столичной газеты, но и раздавленный внутренним страхом за свое чадо отец. Хотя Сидько всегда и во всем старательно пытался скрыть от посторонних взглядов эту свою чисто человеческую сущность.

– Скажите, Гуров, – он выдержал испытание, и интонации нисколько не изменились, – есть хоть какой- то шанс, что Света жива? Или это утопия?

Он сам давно ответил себе на этот вопрос. Гуров знал, что, несмотря ни на что, Сидько – профессионал и далеко не первый год работает обозревателем криминальных новостей. Но одно дело – вести беседы на эту страшную тему с самим собой, и совсем другое – услышать мнение со стороны.

– Я не гадалка, господин Сидько. – Полковник тоже был объективен. – Смерть Татьяны Прыткуновой подтверждает брошенный вами месяц назад слух о серийном маньяке… Но это еще не значит, что ваша дочь попала ему в руки. Я не очень верю в совпадения, но еще меньше я верю непроверенным фактам. Доказательств недостаточно.

– Труп Светы стал бы таким доказательством? – с неприкрытым вызовом бросил Владимир.

Полковник не ответил на его вопрос. Между мужчинами лежала сейчас непреодолимая пропасть. Светлана Сидько была первой из пропавших девушек, и Гуров работал сейчас на то, чтобы предотвратить дальнейшие действия преступника, а не исправить уже содеянное им. Это было выше его возможностей. Владимир, напротив, мечтал, чтобы время повернулось вспять, и эта его мечта действительно была утопией.

– Нам кажется, что мы напали на след, – после непродолжительной паузы сказал оперативник.

– Кажется?

– Да. Кажется. – Гурову ничего не оставалось в этой ситуации, как проигнорировать насмешливый тон журналиста. – У трех девушек, включая и покойную Татьяну Прыткунову, незадолго до их исчезновения наметились романтические отношения с молодым человеком. Возможно, это разные люди, а возможно, одно и то же лицо, что уже само по себе, как вы, должно быть, понимаете, могло бы служить ключом к разгадке и появлению на горизонте реального подозреваемого. В двух случаях из трех молодого человека не видел никто, кроме самих исчезнувших девушек. В третьем случае имеется свидетельница, давшая нам описание кавалера. Как раз кавалера Татьяны, кстати. Взгляните, Владимир Григорьевич.

Гуров выудил из внутреннего кармана пиджака листок бумаги с фотороботом мужчины. Лист перекочевал из пальцев оперативника в руки журналиста, и Сидько вновь нацепил на нос свои очки.

– Вам не знакома эта личность? – спросил полковник.

Владимир разглядывал изображенное на бумаге лицо довольно долго. Дергал мочку уха, скреб пальцами подбородок, подносил листок к свету, падавшему из окна. Крячко был прав. Знакомых мужского пола у Светланы хватало с избытком. Сидько, наверное, пытался воссоздать в памяти образы всех тех, кого он помнил, но задачка была не из легких. Наконец он оставил это занятие.

– Не могу припомнить никого похожего, – признался он, и в его голосе вроде бы как скользнули виноватые нотки. – Я могу оставить фоторобот себе? Возможно, я вспомню и…

– Разумеется, Владимир Григорьевич. А что вы можете сказать мне насчет личной жизни Светланы? Насколько я знаю, – теперь пришла очередь Гурова не щадить своего собеседника, – она была у вашей дочери, мягко говоря, беспорядочной…

Сидько вспыхнул и сильнее обычного дернул мочку левого уха, которая и так уже изрядно покраснела.

– Что значит беспорядочной?! Подбирайте слова и выражения, когда вы говорите о…

– Не стоит так заводиться, – осадил его Гуров, буквально вонзая пристальный взор в переносицу Владимира. – Мы оба отлично знаем, о чем идет речь. Кавалеры у Светланы сменялись с такой быстротой, что, кажется, даже вы не в состоянии были уследить за этим процессом. Я не прав? Думаю, что прав. И вы это признаете. Но меня интересуют последние дни перед исчезновением Светланы. Вы заметили что-нибудь необычное? Какие-нибудь изменения?

Реакция Сидько слегка обескуражила Гурова. Сначала он насупился и, казалось, погрузился в некую раковину, из которой человека уже сложновато бывает выковырять. Но затем плечи журналиста осели, он весь как-то ссутулился, и глаза подернулись мутной поволокой. Полковник даже подумал, а не кажется ли ему это. Не разыгралось ли у него воображение? Но последующие слова и действия Сидько показали ему, что тот и в самом деле подавлен.

– Вы курите, полковник? – вроде бы не к месту поинтересовался Владимир.

– Курю.

Сидько кивнул:

– Пойдемте покурим.

Он выбрался из-за стола и направился к выходу. Гурову ничего не оставалось делать, как последовать за ним. Вдвоем они покинули кабинет, и журналист привел оперативника в конец коридора, где в ряд стояли три ветхих стула и покосившийся журнальный столик с большой, вместительной пепельницей по центру. Сидько угостил Гурова сигаретой, и мужчины закурили. Молчание журналиста длилось еще какое-то время, пока он нервно перекатывал в пальцах сигарету, затем подносил к губам, затягивался, шумно выпускал дым. Гуров спокойно ждал.

– Я был не очень хорошим отцом. – Признание далось Сидько с огромным трудом. Гуров машинально подумал о том, что, возможно, он первый человек, с которым Владимир разговаривает так искренне. – Впрочем, я даже сейчас лгу. Смягчаю слова. Я был плохим отцом, полковник. Очень плохим. И вот я за это наказан.

– Сейчас не время заниматься самобичеванием, – поморщился Гуров.