сказали, что она была выкрадена из Дрезденской галереи!..
—
Акварель принадлежит народу Германской Демократической Республики, — жестко пояснил мужчина. —
А я — представитель этого народа. Теперь картина принадлежит вам на законном основании…
Питер повесил Сезанна на втором этаже своего книжного магазина. Он так и не мог понять, почему сделал это, ведь акварель вызывала в нем ужасные чувства, смотреть на этот шедевр живописи было выше его сил. И только позднее, лет через десять после Дрездена, до него дошла глубинная, подсознательная природа этого странного, противоестественного поступка. Всякий раз, когда Питеру казалось, что все происшедшее с ним тогда, в ГДР — короткий и страшный сон, он поднимался наверх и заставлял себя вглядеться в нежные линии акварели. И сразу же понимал, что это — реальность.
За те двадцать лет, что так незаметно, БУДНИЧНО минули после его молниеносной вербовки в аэропорту Темпельгольф, после этого кошмара с желтозубым оскалом и угрозами лишить его всего, что было в жизни, даже Питер, — человек, бесконечно далекий от нюансов шпионского ремесла и анализа поступков посторонних ему людей, постепенно понял, что его книжный магазин используется в качестве самого примитивного почтового ящика. «Привет от Вернера» ему передавали не часто, два-три раза в год. И всякий раз речь шла о книге или альбоме, которую заберет «господин Т.» или «миссис М.». Однажды к нему зашел самый настоящий хиппи — нечесаный, грязный, босой, со свисающим до пупа ожерельем из акульих зубов, передал привет от Вернера и вежливо, словно извиняясь, попросил Питера закрыть магазин на перерыв, а самому оставаться внизу. Хиппи исчез на втором этаже и провел там часа два. Уже потом, прибираясь после закрытия магазина, Питер обнаружил за диваном обрывок мягкой серебристой фольги, в которую обычно упаковывают фотопленку, и понял, ЧЕМ занимался очередной посланец от мифического Вернера.
Несколько раз, словно монах-схимник о запретной и от того особенно желанной женской плоти, Питер ПУГЛИВО задумывался о том, на кого же он, собственно, работает? Кому и, главное, в чем он помогает? Является ли он таким образом врагом собственной страны, которая ничего плохого ему не делала? Понимая, что ответ на эти вопросы он никогда не получит, Питер, презирая себя за слабость, впервые в жизни начал покупать «Санди тайме», на первой странице которой часто публиковались сенсационные материалы о разоблачении шпионов из-за «железного занавеса», о происках КГБ, Штази, болгарской разведки, о палестинских террористах, поддерживаемых деньгами и оружием таинственной Москвой… Иногда в статьях приводились конкретные имена и даже фотографии. Обмирая от ужаса, Питер вглядывался в смазанные, снятые в спешке, изображения мужчин и женщин, заклиная Создателя, чтобы ими не оказались люди, посещавшие его книжный магазин…
Все эти годы Питер Уотермайер не просто боялся, — он трепетал от страха, обливался холодным потом от каждого шевеления колокольчика на входной двери, от любого окрика на улице за своей спиной, от неожиданно заданного вопроса покупателя, от прикосновения к локтю… Питер приходил в форменный ужас, представляя себе тот страшный момент, когда в его магазин, в его собственный, любимый и заботливо отгороженный от окружающей действительности микромир, созданный с такой нежностью и старанием, ворвутся рослые, грубые люди из контрразведки, скрутят ему руки и навсегда переведут его в другую жизнь, в иное пространство, в котором он не выдержит и умрет. Как умрет любой нормальный земной человек, стоит только выбросить его на поверхность Марса или Юпитера.
Со временем, правда, Питер Уотермайер немного успокоился. Беспокоили его не часто, обязанности его были, в общем-то, пустяковыми, а страх… Что ж, человек, как известно, привыкает ко всему, даже к страху. Привык и Питер Уотермайер. Привык настолько, что однажды проявил совершенно не свойственную ему общительность и после обмена паролем с незнакомой дамой, выглядевшей и одетой как стопроцентная британская леди из самой добропорядочной семьи, какую себе можно было только представить, неожиданно спросил:
—
Скажите, мисс, а война будет?
—
Что? — недоуменно уставилась на него леди.
—
Я спрашиваю, будет ли война? Я имею в виду, — торопливо пояснил Питер, — война мировая?
—
А что, она разве когда-нибудь прекращалась? — с выражением олимпийского спокойствия на высокомерном лице ответила дама и, холодно кивнув, распрощалась.
С тех пор Питер уже не задавал никаких вопросов. Постепенно он смирился со своей двойной жизнью, с паническим страхом перед неизвестным, который стал такой же органичной частью его сознания, как стремление к умиротворению и покою, любовь к старинным книгам и способность находить своеобразное очарование в невыразительной, СМАЗАННОЙ природе британских островов. Как и все замкнутые, малообщительные люди, не имеющие возможности поделиться сокровенным или наболевшим с близким человеком и в то же время не способные жить в атмосфере внутренних противоречий с самим собой, под давящим прессом духовного дискомфорта, нестерпимость которого усугубляло полное и безнадежное одиночество, Питер Уотермайер часами вел лишенные всякого смысла, выматывающие душу диалоги с безмолвной пустотой и холостяцким запустением собственного дома, и со временем сумел-таки обрести некое равновесие души, сформулировав философское обоснование своей исковерканной, двойной жизни. «Я ведь не Господь Бог, — утешал себя Уотермайер, захлопывая перед сном книжку и выключая ночник. — Я обычный человек, и мне не дано проникнуть в помыслы и чаяния других людей. Возможно, те, кто пользуется моей мягкостью, покорностью и наивностью, на самом деле вовсе не злодеи, а как раз наоборот: честные и богопослушные люди, творящие добро. А Провидение решило сделать меня помощником в их добром промысле».
Это философское обоснование со временем превратилось для Питера в нечто вроде молитвы, убаюканный которой он и засыпал с успокоенной, умиротворенной совестью. Двадцать лет подряд. И если была у пятидесятичетырехлетнего Питера Уотермайера по-настоящему сокровенная, тайная мечта, в которой он не признавался даже самому себе, то сводилась она к желанию отойти в мир иной именно в этом состоянии, — не проснувшись…
* *
*
—
Добрый день, сэр, — вежливо произнес мужчина лет тридцати в черном плаще и с невыразительным, светлым лицом.
—
Добрый день, — вежливо откликнулся Уотермайер, сразу же определив наметанным взглядом кабинетного психолога, что посетитель явно не англичанин — скорее всего, славянин. Серб или словак. — Чем могу быть полезным, сэр?
—
Господин Уотермайер, не так ли?
—
Да, это я, сэр. С кем имею честь?
—
Меня просил передать привет ваш старый друг Вернер…
—
Как он поживает? — Питер даже поразился, насколько спокойно, без привычной дрожи в коленях, он произносит самый заурядный шпионский пароль. Воистину время лечит все, даже человеческое ничтожество…
—
Спасибо, вроде неплохо, — рассеянно ответил посетитель и незаметно огляделся.
—
Я слушаю вас, сэр.
—
Вы не возражаете, господин Уотермайер, если я навещу вас завтра ближе к вечеру? Часов этак к семи?
—
К этому времени я обычно закрываюсь, — мягко напомнил Питер. Возможно, вы…
—
Мне это известно, — холодно улыбнулся посетитель и сконцентрировал на хозяине книжного магазина внимательный, УВЕСИСТЫЙ взгляд. Так, обычно, смотрят на должников, которым нечем расплатиться.
—
Пожалуйста… — Питер пожал плечами и натянуто улыбнулся.
—
Да, и вот еще что… — славянин протянул Питеру потрепанную книгу. — Это очень редкое издание Джона Голсуорси. Вы бы не могли мне помочь его переплести?
