— Подумаешь, новости, — ответила она довольно резко, но внимательней всмотрелась в его лицо.

Слезы — это было что-то новенькое. Да еще «прости». Обычно он выражал свою вину молчанием, не любил извиняться, да она и не требовала. — Что ты мне хотел сказать?

— Про Игоря…

— Про него?!

— Да, я, это… Он умер, конечно, теперь уже можно…

— Что можно-то?! — Она возбужденно теребила пуговицу на своем халате, не сводя с мужа глаз. — Что ты болтаешь?

— Он тогда, знаешь… — с трудом говорил тот.

Видно было, что каждое слово отрывалось с кровью. — Ну, когда нас застал…

Она молчала, даже пуговицу перестала откручивать Глаза казались двумя безжизненными провалами на белом липе. Мужчина поднял на нее умоляющий взгляд и прошептал:

— Маш, я же сам никогда бы до тебя не дотронулся… Это он сам мне сказал…

— Что?!

— Он сам.

Она помолчала, потом мотнула головой:

— Ты пьян, как свинья. Иди домой, проспись Лучше бы не извинялся.

— Маш, не веришь?! Он сам мне тогда сказал! Она на тебя обращает внимание и всякое такое… Ты ей нравишься больше, чем я…"

— Да ты рехнулся?

— Игорь рехнулся, а не я! Я ему не поверил. А он мне несколько дней подряд твердил: «Отец, я от нее отказываюсь, я ее не люблю, а она тебя любит. Давай, смелее действуй…» Ну, ты пришла к нему, а его дома нет… Помнишь сама… Я тебя чаем поил, а потом…

Она тяжело дышала. Потом рванула пуговицу.

Пуговица осталась у нее в руке.

— Потом он с матерью вдруг вернулся, я не ожидал… А мы с тобой вроде как… И сама знаешь… Ну, да, я виноват…

Она положила пуговицу в карман Едва двигая помертвевшими губами, спросила:

— Все?

— Да…

— Значит, он сам тебя об этом попросил?

— Сам, — подтвердил мужчина.

Маша уставилась в витрину невидящим взглядом Мужчина робко потянулся к ней, тронул за локоть:

— Зря я рассказал, наверно? Не веришь, наверно? Маш, все правда.

— Да я это давно знала, — ответила она, не сводя глаз с витрины.

Мужчина, казалось, испугался:

— Откуда?!

Она повернулась к нему, на ее губах показалась едва заметная улыбка. Но в этой улыбке не было естественности — только напряжение.

— Откуда, спрашиваешь? Да ты сам как-то по пьяни проболтался.

— Я?!

— Ты, — спокойно подтвердила она. — Ты нажрался в очередной раз, я пришла с работы к утру, а ты валялся в комнате… Я хотела лечь спать на диване, как всегда, а ты стал требовать, чтобы я легла с тобой. Я сказала, чтобы ты шел куда подальше.

Тогда ты заявил: «Я всегда знал, что Игорь мне наврал!» Я думала — у тебя просто пьяный бред. А ты продолжаешь: «Все наврал, что ты в меня влюблена! Ты всегда от меня нос воротила! И зачем он мне намекал, чтобы я тебя окрутил? Зачем к тебе толкал? Из дома меня, что ли, хотел выгнать?» А потом ты стал плакать, а потом вдруг захрапел.

— Я не помню… — мучительно поморщился тот. — Ей-богу, не помню… Я так тебе сказал?

— Так и сказал. Я не поверила тогда, но все же задумалась — не мог же ты все это выдумать? Значит, хоть крупица правды должна быть? Стала вспоминать. Вспомнила, как я пришла тогда к вам домой, он мне сказал — к пяти. А его нет. Стала ждать. Ты поил меня чаем. А потом вдруг стал приставать. Я даже пальцем шевельнуть не могла от ужаса — думала, ты с ума сошел… Все же отец моего парня! Ничего не понимала. Дура была, безответная! — Маша с вызовом тряхнула обесцвеченными волосами и возбужденно продолжала:

— А потом…

Помнишь хоть, как завалил меня? В большой комнате, на диване… Какая дура была! Кричать почему-то боялась… Ни пикнуть, ни вырваться не могу — руки-ноги окоченели, горло пересохло… Только шептала: «Да вы что, да вы что..» Мы же еще на «вы» тогда были. И вдруг — кто-то дверь отпирает. Входит сперва твоя жена, за ней — Игорь…

Мужчина задыхался, кивал, потом полез в нагрудный карман рубашки, достал папиросы, закурил. Маша тоже полезла в карман халата, достала зеленую пачку ментолового «Данхилла». Выпустив первую струйку дыма из красных губ, сказала уже спокойнее:

— Он выгнал меня, как шлюху. А затем и тебя.

Дура была! Надо было о чем-то догадаться. А я не понимала… А потом… Потом я сделала самую большую ошибку в жизни. Надо было мне доучиться в своем строительном и ехать по распределению… А я… Не могла учиться в одном институте с Игорем.

Ушла. Ты же меня нашел в общаге, когда я уже вещи паковала… И — вот… Зачем я согласилась с тобой жить, зачем за тебя замуж пошла? Сейчас я бы такого не сделала. Дура была, и как в тумане…

Как в страшном сне. И потом.. — Она вздохнула. — Домой ехать не хотелось. Позор. Ведь они знали, что у меня жених есть. Я так боялась объяснений… Это сейчас никто ничего не боится, а тогда ведь и время другое было… Во всяком случае, в таком городке, как мой, такая история — позор для девушки.

— Маш… — робко перебил он. — А ты что же — тогда все и поняла? Когда я проболтался?

— Да.

— А к нему… К Игорю… Ну, недавно… Ты не затем ходила?

— Затем, — отрезала она. Бросила сигарету в урну, спросила:

— Все? Тогда я пошла.

— Нет, постой… — Он мучительно искал слов, видно было, что боится о чем-то спросить, а спросить ему необходимо. — Маш, а когда…

— Что когда?

— Когда я проболтался?

— В апреле.

— В этом?

— Ну, ясное дело. Иначе я бы давно к нему сходила. Разобраться.

— И… Как? — Его глаза смотрели испуганно и выжидающе. — Что он тебе сказал?

— А ничего.

— Неужели соврал, что я сам к тебе полез?!

— Да он даже слушать меня не захотел, — с болью ответила Маша. — После стольких лет едва сказал: «Здравствуй!» Ничего от него не добилась.

Но зато поняла — ты сказал правду.

Она вгляделась в его глаза и вдруг рассмеялась — коротко, отрывисто, истерично:

— Слушай, а ты что — правда, решил, что я его прикончила?

Мужчина отшатнулся. Она больше не смеялась.

Стояла перед ним, сунув руки в карманы халата, покачиваясь на стоптанных каблуках, глядя спокойно и даже издевательски. Потом процедила:

— Иди-ка ты домой. Отсыпайся.

— Я, это…

— Вот-вот. Это самое. Иди. И не болтай больше глупостей.