Выглядело так, словно куст вырос за одну ночь и оплел ее своими колючими ветками. Вокруг головы несчастной расцвел венчик из ярко-красных цветов. Пока ее вытащили, исцарапали ей все лицо и изорвали одежду. Куст же рубить не стали, побоялись.
С тех пор люди стали обходить это место стороной. Детям тоже запретили ходить туда: «а то шиповник утащит».
Про Илью так никто и не узнал. О Катерине вскоре забыли, только и осталась от нее эта страшная присказка, да место за нечистое почитать стали.
Однажды Лис взялся небо дразнить. Однако дразнить стал хитро — рож не корчил, не кривлялся, словами не задирался. Просто смотреть на него перестал. Ходит по полям и вверх головы не поднимает, в землю уткнулся. День так ходил, другой, третий. К ночи третьего дня стала гроза собираться. Тучи черные, как комья грязи из-за горизонта выползли, заволокли все небо. Тяжелые, так и давят. А Лис ходит и будто ничего не замечает. Нашел шмелиное гнездо, медом поживился, но немного, а чтоб еще и хозяевам осталось. Набрел на полянку полевых опят, два часа на коленках ползал, все собирал. Когда насытился, спать лег лицом вниз. Лег и лежит посреди полей без конца и края. А тучи в небе все копошатся, напирают друг на друга, ворчат, погромыхивают. Ветер утих, вокруг ни шороха. Лис тоже дыханье затаил. Первая капля, тяжелая, как майский жук, упала на него, шлепнула по лохматому затылку. За ней другая по уху щелкнула. А потом полило, как прохудилось. Защекотали его капли по ребрам да по голым пяткам. Лис лежит, молчит, не шевелится. Долго лежал, вымок, как мышь. Видно, устало небо ждать, когда он вверх поглядит, да как даст неподалеку молнией в землю. Лис аж выше себя подскочил, завизжал радостный и понесся. Вокруг темно, трава высокая, мокрая как плетками, хлещет. Ливень сильный, даже плечам тяжело. Бежит он, но вверх все равно не смотрит, только орет довольный. Рядом снова молния ударила, зазмеилась по земле. Бес увернулся, прокатился по траве, снова вскочил на ноги и дальше бежать. Тогда молнии прямо в него бить стали, он только уворачиваться успевал. Иногда так близко вонзались, что плечи обжигало, но ему это только веселья добавляло. Так и гоняло его небо по степи хохочащего.
В это время люди в деревне испуганно смотрели на черные окна в потоках дождя. За окнами ослепительными деревьями от неба до земли за считанные мгновения вырастали молнии. В домах было жарко и душно. Мужики в белых широких штанах сидели на кроватях, крестясь при вспышках: «о, Господи!». Их жены забивались в угол кровати и, прижавшись спиной к стене, натягивали одеяло до подбородка. Маленькие дети на печке тихо взвизгивали при ударах грома. В разрываемой сполохами темноте были видны их перепуганные лица. Они жались друг к другу, рассказывая про то, как в соседних Хорьках гроза подожгла дом, все сгорели, одна кошка осталась. От этих рассказов им становилось так страшно и сладко, что они долго не могли уснуть, все ворочались, вспоминая тонкие светящиеся стволы в небе. Они думали, что если успеть, то можно по ним вскарабкаться на самую высоту, на звезды. Может, там тоже живут люди. А может, только ангелы летают со свечками в прозрачных руках. А может быть это и не звезды вовсе, а просто дырки в черной стене, за которой сад, где всегда светло, а на деревьях растут золотые яблоки и ветки от них гнутся до самой земли. Так они лежали, мечтая, а Лис в это время, хохоча, бегал по лужам, весь грязный и мокрый. Он пробегал по улицам съежившихся от страха деревень, хватал с деревьев яблоки, на ходу хрумкал ими, съедая целиком, без остатка. В домах по стенам бегали суетливые тараканы, а по улицам текли ручьи. В домах трещали сверчки, а за окнами ухал гром, и бес голосил вслед за ним. На печке было тепло и душно, на дороге ветер пронизывал до костей, и ветки деревьев махали мокрыми рукавами. Лис, скользя по грязи, прыгал, стараясь не упасть, дети обнимали друг друга, пугаясь непогоды. Лису было весело, им было страшно. Дети ни за что бы не согласились выйти из дома, бес же дразнил небо и уворачивался от падающего оттуда огня.
Наконец, когда восток уже посветлел, Лис притворился, что устал, упал на колени, а лицо руками закрыл, все равно, мол, глядеть не буду. Что тут началось! Молнии стали бить так часто, что казалось, что вокруг беса образовалась светящаяся стена. Одна совсем близко ударила, обожгла руку. Лис взвизгнул от боли и смеха одновременно, но рук от лица не отнял, только захохотал громче. Наконец он утомился от этой игры, открыл лицо, глаза же при этом оставил плотно зажмуренными.
— Хватит, — закричал, тяжело дыша от смеха и беготни.
Упал спиной на обугленную землю и медленно открыл глаза. На мгновение все в мире застыло, гроза оборвалась. Лис молчал и счастливо глядел в небо, где громоздились уставшие темные тучи. Лис смотрел, и от его взгляда тучи начали таять, медленно проглянуло голубое небо. Напоследок обрызгало его теплым дождем, смывая копоть и охлаждая обожженную руку. Лис благодарно улыбнулся, свернулся калачиком и, сладко посапывая, уснул под светом восходящего солнца.
Лис валялся на поленнице дров в заброшенном Семеновом дворе. Словно кот-бездельник, он жмурился на весеннее солнце и стеклянные капли, повисавшие на сосульках и падавшие в лужи вдоль стен сарая. Перед падением капли сверкали кусочками битого стекла, отражая небо и ленивого Лиса под ним. Бес сладко зевал, поглядывая сквозь полуопущенные веки на воробьев, купавшихся в талой воде. Мокрые, они топорщили перья и становились более голосистыми и задиристыми, чем обычно. Их перебранка вывела беса из приятной дремы. Он покопался под головой, вынул полено. Не открывая глаз, помахал им в воздухе. Птички притихли, переглянулись, став похожими на маленьких детей в присутствии взрослого брата. Но все-таки они не успокоились и, лишь стараясь не шуметь, продолжили толкаться, задирать друг друга и брызгаться. Лис задремал, вдыхая теплый и чуть влажный запах отсыревших дров. Здесь чувствовался аромат леса, мшистых деревьев, муравьиных троп и березовой коры в черных насечках. С тех пор, как пропал Семен, прошло три месяца. Весна вовсю гоняла по небу рыхлые облака, которые уже не могли по- зимнему прикрыть все небо, и оно выглядывало из-за них, как тело замерзшего бродяжки сквозь дыры в ветхой одежде. По старой памяти Лис иногда забегал на покинутый двор, спал в доме на голой кровати, в солнечные дни валялся под солнцем на поленнице.
Воробьи настороженно затихли. Бес чуть потянул носом, пробуя воздух. Кот, понял он. Тот самый рыжий кот Семена, которого Лис когда-то попросил принести уголь из печки. Сейчас он был тощий и мокрый. Осторожно крался по крыше к краю, надеясь остаться незамеченным. Однако хитрые воробьи углядели его, когда он был еще высоко, за трубой. Рыжий сползал все ниже и ниже. Его неопытность в охоте веселила даже воробьев. Они продолжали брызгаться водой, притворяясь, что ни о чем не подозревают. Горе-охотник подкрался к кромке крыши и застыл, жадно глядя на добычу. Подобрался, переступил поджатыми лапами и кинулся вниз. Воробьи с хриплым чириканьем разлетелись врассыпную, дождавшись возможности повеселиться. В веере брызг кот плюхнулся в лужу. Бес захохотал вместе с воробьями. Рыжий сел посреди лужи, с недовольным видом глядя на Лиса, который от смеха свалился с поленницы и на четвереньках пополз к коту. Сел около него в ту же позу и стал с обиженным видом ворочать головой. Кот презрительно отвернулся. Бес некоторое время сидел рядом в луже, издеваясь над его гордым и нелепым видом. Потом ему это надоело, он встал во весь рост и поглядел на кота сверху вниз.
— Что, хвост хорьковый, тяжко живется? Хозяина нет, кормить некому?
Взял его за шиворот и небрежно, словно лист лопуха, понес со двора. Кот принялся извиваться, царапая ему руку.
— Брось шипеть, — встряхнул его бес.
Рыжий обвис снулой рыбой, дергаться перестал и только наблюдал за происходящим вокруг.
Вскоре они добрались до леса. Лес сейчас был мокрый до последней веточки, до последней почки. Деревья только начали просыпаться, открывать свои невидимые глаза, ощупывая воздух и втягивая его в себя настойчиво и осторожно. Оттаяла почва, зашевелилась под прошлогодней сопревшей листвой, взбудораженная приближением весеннего солнца с его теплом и живительной силой. Земля начала забывать неподвижную прозрачность зимних закатов с пурпурным снегом. В ее памяти стиралось холодное солнце, висящее оранжевым карликом над темным кружевом лесов, с трудом пробивающееся сквозь путаницу голых ветвей, тесно чернеющих на его фоне. На солнце больше нельзя было смотреть не щурясь. Оно приближалось день за днем, ночь за ночью. Снег таял на глазах, сохраняясь только под навесами елок, да и там он был уже серый, как посыпанный пеплом.
