до него доносились отзвуки смеха или отрывки песенки, напеваемой тонким, словно детским голоском.
На одной поляне, залитой загадочным лунным светом и переливающейся свежим снегом, Тайна танцевала. Следы кружились по поляне, как стая голубых птичек, скакали на одной ножке, в нескольких местах виднелись отпечатки рук. Казалось, она провела здесь не менее часа, а меж тем все следы были такими свежими, словно снег еще не успел остыть от тепла маленькой, почти детской ступни. Дальше Лис и плетущийся за ним Коростель снова нырнули в лес и странное преследование продолжилось. Несколько раз Коростель пытался выяснить, куда они идут, но Лис лишь уклончиво бормотал:
— Гуляю я…
А сам ни на минуту не мог оторваться от отпечатков ножек, которых Коростель, как ни старался, разглядеть не мог.
Некоторое время птица терпела, но потом начала проявлять беспокойство.
— Бес, слышь, мне надоело. Иду с тобой сам не знаю куда. Да и ты, видно, тоже не знаешь, куда тебя ноги несут.
Лис на такие речи не отвечал, лишь однажды, тихо, как сквозь сон, обронил:
— Что?..
Коростель долго еще бубнил себе под нос, но не отстал.
Меж тем, преследуемая была уже где-то близко. Лис это чувствовал. Его влекло все сильнее и сильнее туда, вперед, куда уходила цепочка синеющих на ночном снегу следов, теряясь в лесной чащобе. Он шел и читал их, как древнюю и вечную книгу, с каждым шагом ему открывалось что-то новое о себе, о мире вокруг, о жизни и смерти. Порой он впадал от узнанного в неожиданную радость, порой сердце его щемило от одиночества в этой бескрайней Вселенной, начинающейся прямо там, где кончается он, проходящей сквозь него и его омывающей, иногда его словно сковывало льдом вечности, иногда он приходил в трепет от обломанного луча какой-нибудь мельчайшей снежинки. Тысячи разных, самых противоречивых чувств охватывали его, когда он смотрел туда, где прошла Тайна. Он покорно принимал их и шел дальше, не в силах ни оторваться от следов, ни остановиться. Да и кто бы смог остановиться, идя по следу Тайны? Занятие поглотило его целиком, он уже почти не помнил кто он и зачем он идет. Он просто шел и не мог остановиться.
Меж тем отпечатки босых ножек становились все мельче и мельче, как будто оставившая их с каждым шагом становилась все более и более невесомой. Лису приходилось мучительно напрягать зрение, чтобы разглядеть что-то на снегу. Постепенно от них остались только легкие штрихи, да и те вскоре исчезли.
Бес остановился, завертел головой. Глядя на него было похоже, как будто ему приснилось что-то очень хорошее, а теперь его разбудили и он рассматривает спросонья все вокруг, желая найти остатки своих снов.
— Уху, — ухнул над ухом Коростель, — смотри, Лис, следы чьи-то.
Он наклонился, всматриваясь. Лис пригляделся следом.
— Да ведь это наши следы! — захохотала птица. — Выходит мы с тобой круга дали. Будто люди. Эти тоже, когда заблудятся по своим следам ходят.
Верно перед ними были отпечатки босых ног беса и четырехпалые с большими когтями — Коростеля. Птица воззрилась на спутника.
— Слушай, бесеночек, зачем это мы кругами по лесу ходили? А?
Лис протер глаза, будто прогоняя последние капли видения. Утер лицо снегом, тряхнул головой, полетели холодные брызги.
— Я ж говорил тебе, мы просто гуляли.
— И все?
— А что же ты, по-твоему, делал?
— Эх, Лис, пустоголовый, если б я знал. Наверное, за тобой таскался.
— Вот видишь, ты и сам все знаешь.
Потом они еще побродили, а когда небо за кромкой леса стало красным от нарождающегося солнца, Коростель еще раз спросил:
— Так что ж ты, все-таки, искал?
Лис вздохнул, и еще раз подумал, что никто на свете, никогда, не смог бы объяснить другому, что такое Тайна.
Прошло много лет. Изменился лес. Поляны поменялись местами с болотами, пожарища заросли густым молодняком, появились новые пепелища. Поп превратился в мощного старика с густыми нависающими бровями, тяжелой поступью и крепостью старого дерева в теле. Руки стали узловатыми, словно ветви дуба. Глаза поменяли цвет: из младенчески голубых они превратились в ярко-зеленые, как у большинства жителей леса. Видом он был суров, но когда чему-то радовался, его лицо озарялось светлой улыбкой, а в глазах пробегали золотистые искры. Теперь он уже не ощупывал при ходьбе каждое дерево, проверяя реальность мира, сейчас он ходил твердо, опираясь на тяжелый посох, доходящий ему до плеча. Он выломал его из векового дуба, на который сам стал похож в зрелости. На плече у него сидел ворон, когда-то чуть не лишивший его зрения. Он сидел нахохлившийся и спокойный, слишком старый, чтобы чему-то удивляться. У священника отросла длинная борода по грудь и волосы до середины спины. И волосы его, и борода, и усы — все было с проседью, под цвет его выгоревшей от долгой носки рясы, которую он снимал только когда купался в ручьях или выходил из избенки под летние дожди, хлопая себя при этом по плечам и приговаривая:
— Слава тебе, Господи, вода. Жизнь течет.
На шее его висел тяжелый священнический крест. Когда он появился в лесу, то поначалу спрятал его в ветвях березы, не считая себя вправе носить. Он понимал, что тяжко согрешил, попытавшись повеситься, а значит недостоин носить крест богослужителя. Поп сделал себе простой крестик из веточек ивы и носил только его. Когда прошли годы поста, молитв и размышлений, он снова одел его на шею, чтобы больше не снимать до самой смерти.
Из бывших прихожан никто не узнал бы в нем того робкого и легко красневшего батюшку, каким он был, живя с людьми. Он и сам начал забывать людей и все больше разговаривал с деревьями, камнями птицами.
— А ты знаешь, что за птица у тебя на плече?
Старик погладил Ветра по голове.
— Это не птица, это Ветер. Черный Ветер из степей. Он приходит от обгоревших холмов и черного дыма. От его друга — огня убегает все живое, потому, что он в безумии убивает все, кроме воды, земли и ветра.
