Сафар-бей остановил коня на холме, откуда были видны западные окраины Вены и гора Каленберг, неторопливо провёл рукой на уровне глаз невидимую черту — показал Арсену:

— Вот здесь завтра заварится сеча! Ибрагим-паша уже занимает правый фланг — от Дуная до Хайлигенштадта. Янычары устанавливают пушки, копают шанцы. На левом фланге сосредоточено тридцать тысяч всадников… Кара-Мустафа надеется на успех.

— Ненко, как по-твоему, есть слабое место в турецкой обороне? — спросил Арсен.

Тот задумался.

— Трудно сказать… Великий визирь выставит завтра около ста тысяч воинов и более трехсот пушек. А двадцать или тридцать тысяч воинов останется вокруг осаждённого города. Сила, сам понимаешь, немалая. Кроме того, резерв, обоз…

— И все-таки… Неужели нет никакой слабинки?

— Есть. Но нападающий, решивший воспользоваться этой возможностью, сам должен быть готов к наихудшему, потому что рискует попасть в западню…

— Что же это за возможность?

Ненко поднялся на стременах, протянул вперёд руку.

— Видишь, вон там — Хайлигенштадт?

— Вижу.

— От него до самого Деблинга тянется глубокая расщелина, по которой можно скрытно проникнуть в тыл турецкого войска. Это, конечно, очень опасно: если турки обнаружат смельчаков, им останется одно — достойно встретить смерть!

— Ну, и что могут сделать те смельчаки, как ты думаешь?

— Неожиданно напасть на янычар с тыла. Причём не на фланге, а почти в самом центре, позади турецких позиций… Понимаешь, что это означает?

Арсен порывисто наклонился к Сафар-бею, стиснул его в могучих объятиях.

— Спасибо, Ненко! Спасибо, друг! Теперь мне пора! Жив буду — разыщу тебя, погибну — сообщи Златке. И скажи ей, что любил я её больше всего на свете!

— Ты что, Арсен? Уж не сошёл ли с ума? — Ненко тряхнул его за плечи. — Неужели надумал провести этой расщелиной союзников?

— Зачем союзников? Казаков! Только бы они прибыли вовремя!

— А если там будет засада? Вы все погибнете!

— Милый мой Ненко, у нас говорят: не так страшен черт, как его малюют! На то война, чтобы рисковать. Я хочу отомстить Кара-Мустафе — за Златку, за свои скитания, за мою разорённую землю! Во что бы то ни стало! А ты — береги себя. Ведь в случае моей гибели только ты сумеешь помочь Златке вырваться из когтей Кара-Мустафы… Ну, прощай! — Арсен ещё раз обнял Ненко и тронул коня.

Наступило воскресенье 12 сентября 1683 года.

В лагере союзников на рассвете все были на ногах. Всходило солнце. Но сквозь густой осенний туман оно светило скупо, окрашивая все вокруг в какой-то неестественный молочно-кровавый цвет. Туман поднимался до половины горы Каленберг. Редкий на склонах, он закрывал сплошной непроницаемой пеленой низины и долину Дуная.

Над этим туманным саваном смутно виднелся острый шпиль собора святого Стефана. Оттуда наплывали и наплывали тревожно-призывные звуки колоколов — бом-м, бом-м, бом-м!

Подул лёгкий ветерок, и туман начал понемногу рассеиваться. Шпиль собора святого Стефана становился выше и выше, словно вырастал на глазах. Вскоре проглянули неясные очертания города, полуразрушенные, изрытые бомбами и ядрами земляные стены. На них стояли тысячи людей.

Когда солнце поднялось на небо и, брызнув на землю снопами ярких лучей, разогнало остатки тумана, Собескому и союзным военачальникам воочию предстала картина, подтверждающая всю мощь турецкого войска.

На холмах и в долинах, раскинувшихся перед городом, особенно на юг от него, извивались вражеские траншеи, а в них, как муравьи, копошились тысячи турецких воинов. Они поправляли разрушенные крепостной артиллерией шанцы, копали новые, устанавливали пушки.

Ближе к Каленбергу, от Дуная до самого Дорнбахского леса и за ним, стояло в боевом строю готовое к атаке войско Кара-Мустафы.

Собеский страха не чувствовал. Из прожитых пятидесяти четырех лет почти сорок он не выпускал саблю из рук и не раз лично принимал участие в кровавых битвах. Привык. К тому же под его командой сейчас семьдесят тысяч воинов! А это что-нибудь да значит!

В глубине вражеского лагеря прогремели пять пушечных выстрелов — сигнал о начале атаки. И сразу же весь правый фланг турок, стоявший напротив Карла Лотарингского, пришёл в движение. Ударили пушки. Им ответили австрийские. Завязалась артиллерийская дуэль. Вскоре вспыхнули рукопашные схватки, которые переросли затем в жестокий бой.

Собеский видел, как полки Османа-оглы, паши месопотамского, дрогнули, смешались и покатились назад — к Нусдорфу, а потом — к Хайлигенштадту.

«Ну, пора!» — подумал он и приказал бросить в атаку франконцев фон Вальдека и драгун Любомирского. Послал также гонца на свой правый фланг к Яблоновскому, стоявшему в ожидании, с приказом наступать.

В центре турки оказали такое отчаянное сопротивление, что франконцы затоптались на месте, а драгуны, понеся серьёзные потери от пушечного огня, откатились на исходные позиции.

Наблюдая это, Собеский выхватил из ножек саблю, ринулся вперёд:

— Поляки, за мной!

За ним помчались две гусарские хоругви[79]. Обогнали короля, врезались в строй спахиев, потеснили их немного, но обратить в бегство не смогли. Опомнившись, турки сами перешли в стремительную атаку и заставили гусар поспешно ретироваться.

Собескому пришлось бы совсем туго, если бы во фланг спахиям не ударили из ружей немецкие ландскнехты, стоявшие в резерве. Под шквальным огнём спахии развернули коней и отступили. Ободрённые этим, гусары кинулись преследовать их — на этот раз успешно: с ходу захватили холм, господствовавший над прилегающей местностью.

Король не участвовал в преследовании спахиев. Он поскакал в расположение резерва и вернулся через час с четырьмя немецкими батальонами и двумя батареями. Въехав на вершину холма, неожиданно для себя увидал вдали красный шатёр Кара-Мустафы.

— Панове, там великий визирь! — крикнул Собеский пушкарям. — Пошлите-ка ему несколько гостинцев!

Пушкари установили пушки — ударили ядрами. Но безуспешно. Ядра падали в саду, не долетая до шатра почти с полверсты.

Между тем бой в долине продолжался. На помощь спахиям хан Мюрад-Гирей прислал отряд буджакских татар. Собеский бросил в атаку польскую пехоту. Простые крестьяне, на которых он ещё вчера смотрел с нескрываемым презрением, бесстрашно ринулись вперёд, опрокинули буджаков, с ходу форсировали долину и закрепились на возвышенности. Ею король согласно диспозиции должен был овладеть лишь к концу первого дня боя. Дальше продвинуться они не смогли — их в упор расстреливала картечью турецкая артиллерия.

На правом фланге из Дорнбахского леса выступил Станислав Яблоновский, выстроивший свои войска полумесяцем, чтобы Кара-Мустафа не ударил сбоку, и оттеснил янычар на их исходные позиции.

Яростные бои завязывались на левом крыле союзных войск и в центре. Османские войска стремились победить во что бы то ни стало, союзники были охвачены отчаянным порывом отбить бешеные атаки, а затем самим перейти в наступление.

Кровавые затяжные схватки, вспыхнувшие в десять часов утра, когда рассеялся туман, на всем протяжении от Дуная до Каленберга переросли в свирепую сечу. Поляки, австрийцы, казаки, немцы дрались с беззаветным мужеством. Когда османская конница зашла во фланг польской пехоте, прорвавшейся в глубину расположения противника, брат королевы граф де Малиньи с одним эскадроном гусар бесстрашно