неуклюжих крестьянских возах несколько пушек. И только две тысячи жолнеров имели пристойный вид. Среди них он заметил пана Спыхальского, узнал его по воинственно встопорщенным рыжим усам.
Краснолицые баварские рейтары, сытые и прекрасно одетые, громко издевались:
— Ха-ха-ха, вот это вояки! С ними навоюем!
— Фриц, клянусь тебе, эти польские бауэры[74] ни разу в жизни не нюхали пороху!
— Согласен, Михель, они тут же зададут стрекача, как только раздастся первый выстрел!
Слыша эти насмешки, король готов был сквозь землю провалиться.
Когда к нему подъехал Яблоновский, Собеский, не отвечая на приветствие, сурово спросил:
— Где же казаки, пан Станислав? Привёл или нет?
Высокий худощавый гетман устало покачал головой.
— Нет, ваша ясновельможность, не привёл…
— Матка боска! Я так надеялся!
— Но они идут. Полковник Менжинский сообщил, что ведёт шестнадцать тысяч казаков, — попытался успокоить вконец расстроенного короля Яблоновский. — Я не мог ждать — генерал Караффа все время торопил меня выступить поскорее. Поэтому я оставил Менжинскому проводников, а сам двинулся вслед за вами…
Собеский не поверил своим ушам.
— Шестнадцать тысяч? Не может быть!
Яблоновский обиженно пожал плечами.
— Так доложил мне гонец Менжинского.
— Но это же чудесно, пан Станислав! — восторженно воскликнул король. — Шестнадцать тысяч!
Настроение его сразу улучшилось. Даже лёгкий румянец пробился на бесцветных одутловатых щеках. Он быстро прикинул, что с казаками у него будет тридцать тысяч воинов, и обрадовался ещё больше… Не сорок, конечно, как обязался, но все же. Целое войско!
— Ты вот что, пан Станислав: вышли кого-нибудь навстречу полковнику Менжинскому. Пусть поторопится! Он должен прибыть к началу генеральной битвы!
Через час на военном совете Ян Собеский был объявлён, согласно польско-австрийскому договору, главнокомандующим объединённой армией союзников. Он сразу же отдал свой первый приказ — переправляться на правый берег. Заметил при этом:
— Панове, все наши силы, за исключением казаков, которые вот-вот подойдут, собраны в единый кулак. Ждать дальше мы не можем и не имеем права. Только в решительном бою добывается виктория, и в ближайшие дни я дам Кара-Мустафе генеральное сражение! Прошу переправлять войска и днём и ночью — без шума, без крика, чтобы не привлечь внимание противника…
Когда все вышли, Карл Лотарингский, в шатре которого проводился совет, приблизился к Собескому, по-дружески — за эти несколько дней они успели подружиться — взял под руку и сказал:
— Ваше величество, теперь мне хотелось бы представить вам человека, который во всех трех лагерях — нашем, турецком и в гарнизоне Штаремберга — чувствует себя так же свободно, как рыба в воде…
— О! Это чрезвычайно интересно! — Глаза Собеского загорелись, он быстро взглянул на Таленти, не оставлявшего короля ни на минуту. — Кто такой? Что сделал этот человек?
— Это наш лазутчик в турецком лагере. Благодаря ему и я, и Штаремберг знаем, что задумывает Кара- Мустафа. Через него я поддерживаю связь с осаждённой Веной.
— Просто невероятно! А он, случаем, не обманывает вас?
— И у меня сначала возникло такое подозрение. Однако я очень скоро убедился, что это наш преданный друг… Не знаю почему, но он люто ненавидит Кара-Мустафу. Этим чувством полно все его существо…
— Как его зовут?
— Кульчицкий.
— Судя по фамилии, он поляк?
— Возможно, ваше величество. Впрочем, сейчас вы сами спросите у него. — И Карл Лотарингский поднял звонок. На его мелодичный звук в шатёр явился адъютант. — Пригласите Кульчицкого!
Долго ждать не пришлось. Вошёл молодой стройный офицер в мундире австрийской армии.
Увидев Собеского, он на мгновение остановился, словно решая, как ему вести себя в присутствии короля, а затем твёрдым шагом, как присуще человеку, привыкшему к военной службе, приблизился и поклонился:
— День добрый, ваша ясновельможность!
Собеский вытаращил глаза. Ведь это тот же шляхтич, который так услужил ему зимой в Варшаве! И хотя на нем совсем другая одежда, ошибки быть не может. Те же серые пытливые глаза, ровный, с едва заметной горбинкой нос, короткие тёмные усики и буйный темно-русый чуб с непокорными кудрями… Вот только фамилия у него была иная…
Король удивлённо взглянул на герцога Лотарингского, спросил по-французски:
— Это и есть Кульчицкий, мосье?
— Да, ваше величество!
Собеский снова уставился на молодого офицера. Даже глаза протёр, словно не доверяя им.
— Как тебя звать-величать, пан? — спросил он наконец.
— Кульчицкий естэм, ваша ясновельможность! — вытянулся тот.
— Но разрази меня гром, если я уже не видел тебя однажды в Варшаве, и тогда у тебя была другая фамилия!
— Да, ясновельможный пан король. Вы не ошиблись. Тогда я был Комарницкий.
Король вдруг весело захохотал — да так, что ходуном заходил его большой живот, туго перетянутый зелёным шёлковым поясом с кисточками, — чем сильно смутил Карла Лотарингского, который не понимал польского языка.
— Ха-ха-ха, видишь, пан, память у меня есть! Я сразу узнал тебя… Вот только не пойму, для чего этот маскарад? Кто ты на самом деле — Комарницкий или Кульчицкий?
— Пусть лучше ваша ясновельможность называет меня Кульчицким. К этой фамилии здесь уже все привыкли.
— А может, ты такой же Кульчицкий, как и Комарницкий? А? — хитро прищурился Собеский и стал похож на обыкновенного мелкопоместного шляхтича, который запанибрата разговаривает со своим холопом.
— Всяко бывает на этом свете, ваша ясновельможность. Порой человеку удобнее под чужим именем. Ведь не у каждого такая прекрасная память, как у вашей ясновельможности, — с лукавинкой в голосе ответил офицер. — Да и какое это имеет значение, как я теперь называюсь? Главное, задать хорошую трёпку Кара-Мустафе! Чтобы бежал без оглядки и никогда больше не совался ни в Австрию, ни в Польшу, ни на Украину!
Собеский посерьёзнел.
— Да, пан Кульчицкий, или Комарницкий, или как там тебя… А-а, все едино, как тебя зовут! Важно то, что я тебе верю. Скажи-ка мне, друг мой, чем объяснить, что турки не захватили Тульн и дали нам возможность беспрепятственно навести мост, а сейчас — переправлять войска?
— Только уверенностью Кара-Мустафы, что союзники не посмеют перейти на правый берег, ваша ясновельможность. Побоятся, мол, его превосходящих сил.
— Сколько их у него?
— Если не считать убитых, раненых и больных, то боеспособных воинов наберётся не более ста тысяч…
— Сто тысяч? Ты не ошибаешься? Ведь ходят слухи, что Кара-Мустафа привёл трехсоттысячное войско!
— Это сильно преувеличено, ваша ясновельможность. Кроме того, вместе с войском в походе превеликое множество невоенного люда — возниц, погонщиков скотины, кашеваров, маркитантов, цирюльников… Их можно не брать в расчёт.
Собеский удовлетворённо засопел, многозначительно взглянул на Карла Лотарингского и Таленти.
— А сколько артиллерии выставят против нас турки? Говорят, у Кара-Мустафы тысяча пушек?
Арсен — это, конечно же, был он — возразил:
