выучка, мастерство всего войска и горячая вера каждого воина в своего атамана, глубокое убеждение в правоте дела, за которое они вместе бьются. Без них нет и победы.

Именно так, самозабвенно верили казаки, восставшие крестьяне и горожане в Богдана Хмельницкого. Подобной веры и он, Серко, добивался у своих подчинённых. И кажется, достиг желаемого…

Крымчаки остановились в полуверсте от казачьих шанцев. Над ними колыхались бунчуки и развевались знамёна. Одиночные всадники вырывались из орды и мчались к казачьему лагерю. С безопасного расстояния они выкрикивали обидные ругательства и поворачивали назад.

В звенящем от зноя небе кружатся вороны — извечные спутники войск и кровавых сражений.

Запорожцы залегли, по своему обыкновению, тремя рядами: передний должен был вести огонь, два задних — заряжать мушкеты. В центре и на флангах Серко установил пушки, гаковницы и фальконеты. Пушкари зарядили пушки, приготовились выстрелить, как только ордынцы приблизятся на полет ядра.

Хан медлил с атакой. Опытный воин, он понимал, что собранное наспех из разных мест войско может не выдержать первой стычки и повернуть вспять. Прямо на глазах запорожцев принялся перегруппировывать свои отряды, выставляя вперёд вооружённых огнестрельным оружием сейменов.

— Черт гололобый! — выругался Серко, наблюдая за манёврами хана. — Кажется, он всерьёз принялся за нас. Думает раздавить одним ударом… Эх, был бы тут Палий! Как мне сейчас недостаёт его пятитысячного отряда… Эй, Ивась, коня!

Джура подвёл серого тонконогого коня. Придержал стремя. Думал помочь кошевому, но Серко отвёл его руку, так как чувствовал на себе взгляды всего войска и не хотел перед боем показать, что его уже гнут к земле годы. Поэтому сел в седло сам. Лишь джура заметил, как напряглось тело старого атамана и с каким свистом вырвался воздух из его груди. Возраст брал своё…

Серко поскакал перед шанцами.

— Братья атаманы, молодцы, войско запорожское! — привычно обратился он к воинам. — Настало время, когда каждый из нас должен забыть обо всем на свете, кроме одного: как победить врага. Каждый из нас должен драться сегодня за двоих, ибо врагов — не скрываю этого — вдвое больше, чем нас. Но издавна известно, что смелый запорожец стоит трех ордынцев. Так разве дрогнет у кого сердце, опустятся ли руки, если на него нападут двое, а то и трое? Помните: Серко никогда не отступал! И неужели найдётся среди вас хоть один, кто сегодня бегством опозорит мою седину, а на своё имя накличет вечное проклятие и презрение всего товарищества? Верю: не найдётся такого… Знайте: с этого кургана, — он указал рукой туда, где стоял его шатёр, — я сегодня увижу нашу славную победу над Мюрад-Гиреем или найду там свою смерть. Иного быть не может. За отчизну, за освобождение из неволи люда христианского мы все, братья, станем грудью против врага ненавистного, извечного! Победа или смерть!

— Победа или смерть! — откликнулись воины.

— Умрём, но не отступим!

— Слава батьке нашему — Серко!

Серко поехал дальше вдоль неглубоких шанцев, а воодушевлённые его проникновенными словами запорожцы провожали взглядами своего любимого атамана, за ним они готовы были идти в огонь и в воду, от его слов каждый ощутил в себе такую силу, которую, казалось им, ничто на свете не сможет сломить.

Объехав поле, где вот-вот должен был вспыхнуть кровавый бой, Серко повернул назад и поднялся на курган. Кошевая старшина и наказные атаманы Иван Рог и Иван Стягайло — они в случае смерти кошевого должны были заменить его в бою — посторонились, освободив место на самой вершине.

— Глянь, Иван, к хану прибывает подмога, — тихо сказал Рог, показывая рукой через головы ордынцев, уже выстроившихся и ожидавших приказа атаковать.

Действительно, с юга приближалось в туче пыли войско.

— А может, это наши возвращаются?

— Нет, Ивась ясно видит татарскую одежду на всадниках… Да и знамёна их… О, я уже и сам вижу!

— Да, да, и я вижу, — произнёс Серко. — Ну что ж, вместо двоих на каждого из нас теперь будет по три врага. Только и всего!

На лице кошевого не дрогнул ни один мускул.

— Ты так спокойно говоришь, Иван! — воскликнул Стягайло. — Можно подумать, что наперёд знаешь исход боя.

— Отчего ж, знаю! — ответил Серко. — Мы сегодня или победим, или погибнем… Не будет иного. Мы не сдадимся — и потому я спокоен. Советую и вам, атаманы, так настроить себя…

Захватив улусы вдоль Альмы, Качи и Бальбека, Палий повернул назад, чтобы вовремя прибыть в стан Серко. И хотя торопился, так как времени оставалось мало, пошёл по новой дороге: хотелось потрепать ещё несколько улусов и освободить невольников. Путь его лежал из Булганака на Чатырлык, а уже оттуда — на Джанкой и Сиваш.

Перед Джанкоем от взятого в плен чабана-татарчонка Палий узнал, что час или два назад здесь прошёл хан с ордой.

Худой, чёрный татарчонок стоял перед запорожцем, испуганно поводя узкими глазами, и часто стучал зубами.

— Куда пошёл хан?

— Аллах свидетель, мурза, я не знаю, — пролепетал паренёк и махнул рукой. — Туда куда-то… К Сивашу…

— Сколько было воинов?

— Не знаю, мурза… Много.

— Ну, тысяча или десять тысяч?.. Или сорок?

— Сорок, сорок, — закивал головой паренёк. — Если б у меня было столько овец, сколько воинов у хана, то был бы я богаче самого падишаха, мурза!

Палий задумался. Между плотно сведёнными бровями чётко врезалась глубокая морщина. Что делать? Как теперь соединиться с войском Серко?

И чем больше думал, тем яснее становилось ему, что он допустил ошибку, избрав новый, более длинный путь. Если бы из Бахчисарая он направился на Ак-Мечеть, а оттуда прямо на Джанкой, то выиграл бы полдня и давно уже был бы в запорожском лагере. Сейчас же пробраться туда по голой крымской степи, где все видно как на ладони, просто невозможно. Ордынцы сразу заметят — окружат и уничтожат!

И Звенигора, и Воинов, и Спыхальский молчали. Каждый размышлял о том же. Но никому и в голову не приходило осуждать опрометчивый поступок атамана. Виноваты были они все. Это угасающая надежда заставила их избрать другой путь для возвращения, проходивший по глубинным улусам, в которых, как им рассказали пленённые татары и освобождённые соотечественники, томилось в неволе много христианского люда. Может, где-то там Златка и Стёха, надеялись они. Может, Гази-бей упрятал девушек подальше от глаз ханских мубаширов[47]? Так разве могли они вернуться на Украину, не убедившись, что там их нет?

Этот обратный путь принёс отряду большую добычу: в степных улусах казаки захватили табуны коней, отары овец. Запорожцы освободили здесь сотни невольников и невольниц, а в Чатырлыке взяли в плен мурзу Измаила со всей его семьёй.

Однако все это не радовало Арсена и его друзей: в их сердцах погасла последняя надежда, потому что не нашли они тех, кого искали. Никто не знал и не слышал о девушках, значит, терялся единственный след…

Положение становилось сложным. Отрезанный от своих отряд Палия мог стать лёгкой добычей хана. Трудно было предположить, что Мюрад-Гирей так быстро оправится после разгрома, соберёт войско и пустится преследовать запорожцев.

— Может, пробиваться через Перекоп? — неуверенно сказал Арсен. — У перекопского бея, думаю, не больше силы, чем у нас… И если мы ударим внезапно…

— Нет, нет, — решительно возразил Палий, — через Перекоп мы не пробьёмся! А если и пробьёмся, то погубим половину людей… Кроме того, не забывайте, что кошевой ждёт нас, ждёт на подмогу. Он вынужден либо принять навязанный ханом бой здесь, в своём лагере, либо отступить за Сиваш. Но и тогда Мюрад- Гирей не отстанет от них, будет преследовать в ногайских степях. Чтобы спасти своё войско, кошевой