выходили люди.

— Даже странно, — сказал Палий. — Это первое село, сохранившее в себе дух людской!

Они свернули с луга, проехали широкий выгон и остановились перед церковью. К ним стали подходить мужики в свитках, кожухах и высоких бараньих шапках-бирках, с любопытством рассматривали измученных дальней дорогой беглецов. Заслышав гул голосов, ржание лошадей, из церкви с трудом вышел старенький попик в тёмной рясе поверх шубейки и с небольшим серебряным крестом на груди. Палий и Арсен подошли к нему и попросили благословения. Попик осенил их тремя перстами и дал поцеловать крест.

— Батюшка, мы хотели бы найти у вас приют на ночь. Люди промёрзли, изголодались, многие больны, всем нужен отдых, — сказал Палий, опережая десятки вопросов, посыпавшихся со всех сторон.

— Вижу, вижу, мил человек. И хотя в селе уцелела лишь треть людей из тех, что жили здесь ещё десять лет назад, мы сможем приютить этих несчастных, — ответил священник и сразу же приказал прихожанам принять на ночёвку по семье прибывших.

Впервые за много недель измученные путники почувствовали уют обжитых хат и тепло добрых сердец.

— М-м-м, Панове, жию, как кот на масленицу, — заявил Спыхальский, уминая горячие пампушки и запивая их холодной ряженкой, когда Арсен с Палием и священником зашли в хату, где приняли пана Мартына вместе с семьёй Иваника. — Эх, будь моя воля, пожил бы я тутай до весны, Панове, так не знал бы горя!

— О, это мысль, знаешь-понимаешь! — подхватил Иваник. — Слышь, Зинка? Останемся? А то куда нам ехать — в Дубовой Балке все спалили нехристи, не осталось ни кола ни двора… Я видел, тут есть пустующие хаты. Если община позволит, можно и поселиться в какой-нибудь… Под боком — речка, лес, луг, поля. И для нас клочок землицы найдётся, чтоб весною вспахать и засеять.

Арсен переглянулся с Палием. У него тоже промелькнула мысль, что было бы неплохо устроить здесь своих. Ведь ему придётся ехать дальше, в Запорожье. А потом — на розыски Златки и Стёхи…

Палий, понимающе кивнув, шепнул:

— Я и сам думал уже…

За столом у священника он повёл речь о положении беглецов. Рассказав отцу Ивану о бегстве из Немирова, о страшном опустошении, которое они видели повсюду на своём пути, о том, что им, нескольким десяткам казаков, нужно будет ещё ехать с важными вестями в Киев и Запорожье, Палий попросил:

— Панотче, устройте наших людей! В Новосёлках многие хаты стоят в запустении. Дозвольте людям поселиться в них… Без дела не будут сидеть. Да большинство мужчин умеют держать саблю в руках. В теперешнее время это тоже не последнее дело!

— Вот соберём завтра сходку, и как община решит… — ответил священник.

На следующий день все село собралось у церкви, отец Иван с паперти рассказал о желании и просьбе прибывших поселиться в их селе.

— Прихожане, нелегко нам после тяжкого лихолетья живётся ныне… Но все же имеется у нас крыша над головой, имеется что поесть и попить… А взгляните на этих вот обездоленных, какая беда у них! Так неужели не пригреем их у себя, дорогие мои миряне?

— А как же, почему не пригреем? Пусть остаются! Жить есть где! — раздались голоса. — Свои ведь люди!

Так дубовобалчане и немировцы поселились в затерянном между лесов и лугов сельце над тихоструйным Ирпенем. В тот же день они начали устраиваться в облюбованных домах.

Арсен выбрал просторную хату, с клуней и поветью, сплетёнными из лозы и покрытыми камышом. Посреди двора над срубом колодца высился журавль, а большой огород, который тянулся до самых прибрежных лугов, был обсажен развесистыми вербами. Напротив этого пустовавшего жилища раскинулся широкий выгон, на другой стороне которого стояла небольшая деревянная церковка. Целый день вся семья работала, приводя в порядок новое жильё. Арсен с Романом расчистили снежные сугробы, починили ворота, привезли из лесу фуру сухих сосновых дров и сложили их в клуне. Мать Арсена затопила печь. Дед Оноприй смастерил стол и лавку, а также топчан за печью, чтоб было на чем спать. Якуб с Яцько поправили хлев и погреб…

Арсен работал как в тумане. Он исхудал, лицо почернело. Перед глазами все время стояла Златка. Чернокосая, голубоглазая, улыбающаяся… Где она? Что с нею? Не продали ли девушку куда-нибудь за море, где затеряется её след?.. От бессильной злости крепче сжимал топорище и рубил топором мёрзлое дерево, словно стараясь высечь из него искры.

Потом в забытьи мечтал о том, как, найдя Златку, женится на ней, разживутся они своим хозяйством, может, даже здесь, в этом приветливом и живописном селе… А почему бы и нет? Здесь очень красиво! Должно быть, буйно цветут по весне луга! Сколько в окрестных лесах ягод, грибов, орехов, диких груш и кислиц! А речка, наверно, так и кишит рыбой и раками… И земли сколько хочешь, столько и засевай, было бы чем!

Ему, утомлённому военной службой в Сечи, походами, боями, скитаниями по чужим краям, смертельной опасностью, не раз подстерегавшей его, безумно хотелось пожить мирно, с любимой и со всею семьёй, пахать поле, засевать пушистый чернозём отборным зерном, косить и жать, ухаживать за скотиной. А зимними вечерами, когда завывает вьюга, сидеть в тёплой хате перед пылающим в лежанке пламенем и держать в своих руках маленькие Златкины руки…

Под вечер он зашёл на подворье, где остановилась Феодосия с детьми. Здесь тоже кипела работа. Правда, осунувшаяся, угнетённая глубоким горем женщина работала через силу, но ей помогали Палий и Савва Грицай. Молодой Семашко тоже крепился и старался скрыть свою тоску, чтобы не расстраивать мать ещё больше. Заскакивал к ним Яцько, то помочь в чем-то, то попросить что-либо.

Из соседнего двора доносились голоса Зинки и Иваника. Им вторил густой бас Спыхальского. Арсен покачал головой: ой, неспроста Мартын вызвался помогать именно этой семье! Все заметили, что ему приглянулась сильная, красивая Зинка, её лукавые глаза и чернявые кудри, выбивавшиеся из-под платка. Одному Иванику, пожалуй, это невдомёк.

— Ну что, Арсен, свет не без добрых людей? — деланно весёлой улыбкой встретил его Палий, показывая рукой на небольшую, приведённую уже в порядок хатку. — Вот и закончилось для многих наших людей тяжёлое зимнее путешествие, которому, казалось, не будет конца. Все устроены, у всех есть тёплый угол, людоловы сюда, на Полесье, доходят редко, а мы теперь можем трогаться дальше: сначала к киевскому воеводе, а потом в Сечь… Как ты думаешь? — Заметив горестную складку у губ Арсена и боль в его покрасневших глазах, Палий поспешил сам ответить на свой вопрос: — Знаю, знаю, рвёшься в Крым… Оно и понятно, у тебя сейчас одно на уме — разыскать и вызволить Златку и Стёху… Но потерпи, друг! Доберёмся мы и до Крыма, а потребуется — и к самому Вельзевулу в пекло!..

— Спасибо, батько Семён, — тихо ответил Арсен. — Делайте, как лучше… И верно, у меня сейчас лишь одна мысль. Она, как ёж, засела в черепе и ни днём ни ночью не даёт мне покоя… И я не успокоюсь до тех пор, пока не найду своих, пока не вызволю их и не отомщу виновникам их бедствий и злоключений… Только прошу, не будем терять времени! Выступим как можно быстрее!

Палий обнял молодого друга, прижал к груди.

А утром следующего дня, когда солнце едва показалось из-за зеленого бора, из села выехал отряд запорожцев и рысью помчался по Белогородскому шляху на восток.

Киевский воевода князь Пётр Шереметьев болел, и сотник Туптало направил запорожцев к генералу Патрику Гордону, который прибыл в Киев для проведения фортификационных работ. Крутым подъёмом выбрались они с Подола на гору, в Верхний город, и в одном из тихих переулков, поблизости от златоглавого Софийского собора, остановились у большого деревянного дома с крашеными дощатыми наличниками и двумя задиристыми — тоже дощатыми — петухами на крыше.

Гордон стоял в жарко натопленной светлице перед широченным столом, на котором лежали карты Киева и его околиц, выполненные им самим, но смотрел не на них, а на только что законченный план большого двухэтажного дома и думал, что этот его дом будет по красоте и пышности не хуже дома воеводы. Слава богу, царь не поскупился на подарки после победного завершения тяжёлой чигиринской кампании, и он, простой генерал, теперь может считать себя богатым человеком. Решительный и настойчивый, Гордон никогда не был беспочвенным мечтателем. Но сейчас, когда судьба после многих ударов стала милостивой к