усесться около наших ног.
Обычно после еды он срывал с себя нагрудник и убегал на улицу играть со своими друзьями. Там он не был младенцем — в младенца Том превращался лишь дома, с Джули. Из него получился на редкость тихий и послушный грудничок. Он не плакал, не капризничал, во всем подчинялся Джули. Когда она ласкала его и баюкала, глаза его расширялись, взгляд устремлялся куда-то в пространство, рот приоткрывался: он как будто погружался в себя. Однажды вечером, когда Джули взяла Тома на руки, чтобы нести наверх, я сказал:
— Настоящие младенцы вопят и брыкаются, когда их укладывают спать.
Том взглянул на меня через плечо Джули: взгляд его сфокусировался, губы сжались.
— Не всегда, — ответил он. — Совсем не всегда.
Я не нашел что ответить, а он безропотно позволил унести себя прочь.
Джули с младенцем-Томом меня завораживали. Я не мог оторвать от них взгляд, наблюдая за ними с изумлением и тайным восторгом. Джули, кажется, нравилось иметь зрителя: она не раз шутила на эту тему.
— Ты так серьезно смотришь, — сказала она однажды, — словно на похоронах!
Том хотел, чтобы Джули принадлежала только ему. На второй вечер я снова пошел за ними в спальню и стоял в дверях, пока Джули раздевала Тома. Он сидел спиной ко мне. Джули попросила меня дать ей пижаму Тома. Заметив, что я здесь, Том повернулся в кроватке и завопил:
— Уходи! Уходи!
Джули рассмеялась и взъерошила ему волосы.
— Ну что мне с вами двоими делать? — сказала она.
Я вышел из комнаты, прислонился к стене в коридоре и стал слушать, как Джули читает Тому сказку. Наконец она вышла и, похоже, совсем не удивилась, увидев меня здесь. Мы зашли ко мне в комнату и сели на кровать. Свет не включали. Откашлявшись, я сказал:
— Может быть, не стоит позволять Тому постоянно играть в младенца? Что, если он потом не сможет выйти из этой игры?
Джули долго молчала. В темноте я не видел ее лица, но чувствовал, что она улыбается. Вот она положила руку мне на колено и сказала:
— Кажется, кто-то ревнует!
Мы оба рассмеялись. Потом я откинулся на кровать и, осмелев, осторожно дотронулся кончиками пальцев до ее затылка. Она вздрогнула и сильнее сжала мне колено.
— Ты часто думаешь о маме? — спросила она вдруг.
— Часто, — прошептал я. — А ты?
— Конечно.
Больше сказать было нечего, но мне хотелось продолжать разговор.
— Как ты думаешь, мы правильно сделали?
Джули убрана руку и молчала так долго, что я подумал: наверное, она забыла о вопросе. Я коснулся ее спины, и она немедленно ответила:
— Тогда все казалось простым и ясным, а теперь… не знаю. Может быть, и неправильно.
— Теперь-то уж ничего нельзя сделать, — ответил я и замолчал, ожидая возражений. И еще того, что она снова положит руку мне на колено. Я провел указательным пальцем по ее спине, гадая, почему между нами все так изменилось. Неужели оттого, что я начал принимать ванну?
Наконец она сказала:
— Да, наверное, теперь уже ничего не сделаешь, — и сложила руки на груди, показывая, что разговор окончен. Она снова перестала мне доверять, снова ждала нападения.
— Ты впустила Дерека в подвал! — не выдержав, сказал я.
Теперь обратной дороги не было. Джули встала, включила свет и остановилась у дверей. Сердито дернула головой, откидывая со лба прядь волос. Я сел на кровати и положил руку себе на колено — туда, где только что лежала ее рука.
— Он тебе это рассказал, когда вы играли… в бильярд?
— Я не играл, я только смотрел.
— Он нашел ключ и сам туда спустился, — объяснила Джули.
— Могла бы его остановить!
Джули покачала головой. В голосе ее послышались непривычные умоляющие нотки:
— Он сам туда вошел. И ничего там не увидел — да и не мог увидеть.
— Ты страшно разозлилась, и он теперь хочет знать почему, — сказал я.
В первый раз я одержал верх над ней в споре. Я принялся выстукивать ладонями по коленям какой-то ритм, и снова в ноздри мне ударил сладкий гнилой запах.
Вдруг Джули сказала:
— Знаешь, я ведь с ним не сплю или еще что-то такое.
Сперва я се не понял и продолжал барабанить по коленям. Вдруг, сообразив, остановился и буркнул, едва сдерживая ликование в голосе:
— Ну и что?
Но Джули уже вышла из комнаты.
Перегнувшись через стол, я схватил Тома за нагрудник и потащил к себе. Он захныкал, а затем завопил во всю глотку. Сью вскочила. Джули, оборвав разговор, схватила меня за руку и попыталась разжать пальцы.
— Что ты делаешь? — закричала она. — А ну отпусти его!
Я отпустил Тома, и он рухнул в объятия Джули.
— Хотел вытереть ему рот, — объяснил я, — раз уж ты так занята разговором.
Том уткнулся Джули в колени и залился горьким младенческим плачем.
— Что ты ко всем цепляешься? — спросила Сью. — Что вообще с тобой такое?
Я вышел в сад. Дождь уже перестал. Многоэтажки со свежими пятнами сырости на стенах выглядели особенно безобразно, но трава на земле за оградой нашего садика стала зеленее. Я шел по саду, аккуратно ступая по узеньким дорожкам — именно так, как требовал от всех папа. Дорожки заросли сорняками и бурьяном и стали почти неразличимы, а пруд высох, обнажив грязное голубое пластмассовое дно. Сейчас в нем собралось немного дождевой воды. Обходя вокруг пруда, я вдруг ощутил под ногой что-то скользкое. Я раздавил лягушку. Она лежала на боку, и вытянутая задняя лапа ее еще трепетала в воздухе. Из брюха у нее текла зеленая слизь, и быстро-быстро дергался кожистый мешок под горлом. Один выпученный глаз смотрел на меня — без укора, но с бесконечной печалью. Я присел возле нее и подобрал большой плоский камень. Теперь казалось, что лягушка смотрит на меня, ожидая от меня помощи. Я подождал, надеясь, что она как-то оправится или умрет сама. Но мешок под горлом вздувался и опадал все судорожнее, вторая нога бессильно скребла под брюхом в безуспешных попытках подняться, передние лапки дергались, словно лягушка пыталась поплыть. Желтоватый выпученный глаз все смотрел и смотрел на меня.
— Ладно, хватит, — громко сказал я и, прицелясь, бросил камень точно на зеленую лягушачью головку.
Когда я поднял камень, лягушка прилипла к нему и поднялась вместе с ним, а затем упала наземь. Плача, я подобрал другой камень, с острым краем, и стал копать ямку. Когда я начал сталкивать лягушку туда палочкой, передние лапки ее снова задрожали. Я торопливо засыпал могилу и притоптал ее ногой.
Позади послышались шаги.
— Что случилось?
Я узнал голос Дерека. Он стоял, широко расставив ноги, придерживая одним пальцем накинутый на плечи белый дождевик.
— Ничего, — ответил я.
Дерек подошел ближе:
— Что ты там закопал?
— Ничего.
Дерек потыкал землю остроносым полированным ботинком.
