Я вернулся в коридор и убавил громкость на автоответчике. Умылся холодной водой в ванной и принялся разглядывать в зеркале покрытое каплями лицо, размышляя о том, каково это – увлечься таким человеком, как я. Этот момент, в точности как тот, в поле, когда Кларисса протянула мне бутылку вина, можно считать отправной точкой истории, потому что, видимо, тогда я начал осознавать, что все это не закончится и к вечеру. Возвращаясь по коридору к автоответчику, я подумал, что меня втянули в отношения.

Я откинул крышку автоответчика. Пленка на кассете еще моталась. Прибавив громкость на одно деление, я услышал слабые интонации голоса Перри:

– ... убежать от этого, Джо, но я люблю тебя. Ты запустил этот механизм и не можешь теперь выйти из игры...

Я быстро прошел к себе в кабинет, снял трубку факса и позвонил в полицию. За несколько секунд, пока происходило соединение, я успел понять, что не знаю, что говорить. Послышался женский голос, строгий и скептический, закаленный ежедневным общением с потоком паники и боли.

Я заговорил недовольным и убедительным тоном добропорядочного гражданина:

– Я хочу сообщить о преследовании. Систематическом преследовании.

Меня переключили на мужчину, в голосе которого слышалась та же спокойная осмотрительность. Я повторил свое заявление. Секундная заминка, и мне задан первый вопрос.

– Вас кто-то преследует?

– Да. Я был...

– Человек, доставляющий вам неприятности, находится рядом?

– В эту минуту он стоит рядом с моим домом.

– Он причинил вам какой-либо физический ущерб?

– Нет, но...

– Он угрожал вам расправой?

– Нет.

Понятно, мою жалобу пытаются втиснуть в привычную бюрократическую форму. Не существует достаточно гибкой системы, способной работать с каждым рассказом. Раз нет возможности пожаловаться, я постарался найти утешение в том, что моя история вписалась в узнаваемый жанр. Поведение Перри должно расцениваться как преступление.

– Он угрожает вашей собственности?

– Нет.

– Или третьим лицам?

– Он пытается вас шантажировать?

– Нет.

– Вы сможете доказать его намерение причиняют вам беспокойство?

– Ну... нет.

Официальная нейтральность полицейского сменилась на почти человеческий интерес. Мне показалось, я различил йоркширский акцент.

– Можете тогда рассказать мне, что же он делает?

– Он постоянно звонит мне. Он говорит со мной так, как будто...

Голос моментально вернулся на оставленные позиции, к списку вопросов:

– Вы считаете его поведение оскорбительным или непристойным?

– Нет. Послушайте, офицер, дайте мне объяснить. Он псих. И не собирается оставлять меня в покое.

– Вас беспокоят его истинные намерения?

Я задумался. И впервые осознал, что на фоне голоса моего офицера раздаются и другие голоса. Возможно, там у них целые ряды таких же, как он, полицейских офицеров и целый день у них в наушниках грабежи, убийства, суициды, поножовщина. И я был там вместе с остальными – насильно обращаемый среди бела дня.

Я сказал:

– Он хочет спасти меня.

– Спасти вас?

– Обратить меня, понимаете? Он одержим. Он просто так от меня не отстанет.

Полицейский нетерпеливо перебил меня:

– Извините, сэр. Полиция не занимается такими делами. Пока он не причиняет вреда вам или вашему имуществу и не угрожает сделать это, ему нечего вменить в вину. Попытка обращения в свою веру не является противозаконным действием. – Нашу краткую беседу он завершил собственным резюме: – В нашей стране свобода вероисповедания.

Вернувшись к окну гостиной, я посмотрел на стоящего внизу Перри. Он уже перестал разговаривать с моим автоответчиком. Просто стоял лицом к дому, засунув руки в карманы, бесстрастный, как немецкий шпион.