против любых форм телесного наказания, на самом деле защищает разнообразные методы психологического подавления ребенка, к числу которых относятся словесное неодобрение, лишение различных привилегий, унизительное принуждение рано ложиться в постель и т. д. Нет никаких оснований предполагать, будто эти более растянутые способы наказания, на которые занятым родителям, возможно, придется потратить уйму времени, причинят менее долговременный вред, чем одна оплеуха или несколько хороших шлепков по мягкому месту. Здравый смысл подсказывает обратное. Возьмите в руки ремень и покажите, что вы не шутите! Очень может быть, что вам никогда больше не придется это делать».
Морли ждал, лишь однажды поднявшись со своего места, чтобы снова наполнить стакан. Стивен перевернул еще несколько страниц. На одной из них был рисунок, изображающий двух играющих девочек. Надпись под ним гласила: «Что может быть плохого в игрушечном утюге? Пусть девочки проявят свою женственность!» Наконец Стивен сунул книгу обратно в пакет и бросил его на стол. Комитет по охране детства все еще собирал заключительные отчеты своих четырнадцати подкомитетов и должен был закончить работу не раньше чем через четыре месяца. Единственным желанием Стивена было позвонить отцу и выразить восхищение его проницательностью. Но это можно будет сделать и позже, когда он приедет навестить родителей в конце недели.
Морли сказал:
– Я должен рассказать, как она ко мне попала.
Один государственный чиновник средней руки, имени которого Морли не знал, позвонил ему на работу и попросил встретиться с ним в ближайшем дешевом кафе. Оказалось, он имел отношение к государственной издательской службе. Он числился в длинном списке нелояльных чиновников; каждый год два или три человека из этого списка попадали под суд по обвинению в измене или еще в чем-нибудь подобном. Но не это в первую очередь заставило его передать Морли книгу; дело в том, что он мог сделать это абсолютно безнаказанно. В ночь перед этим офис, где он работал, подвергся ограблению. Взломщики главным образом интересовались мощным офисным оборудованием. Они унесли аппарат для приготовления кофе и супов. На следующее утро человек, пришедший к Морли, был одним из первых, кто явился на место преступления. Он сунул книгу в портфель и заявил, что она в числе прочих предметов лежала в небольшом сейфе, который грабителям каким-то образом также удалось унести с собой.
Книга эта попала в их издательство три месяца назад и была выпущена в количестве десяти экземпляров для верхушки государственного аппарата и трех или четырех министров. За каждым экземпляром следили так же внимательно, как за документами, связанными с обороноспособностью страны. В сущности, лишь по забывчивости одного из служащих этот экземпляр не лежал в украденном сейфе. Чиновник, говоривший с Морли, предполагал, что книгу намеревались издать через месяц или два после того, как Комитет составит собственное заключение, чтобы выдать ее за результат работы ученых светил. Правда, в этом случае не совсем ясно было, почему первые экземпляры появились в печати так рано.
– Может быть, – заметил Морли, – на Даунинг-стрит из политических соображений хотят устранить пару министров.
– Не понимаю, почему они не доверили Комитету написать такую книгу, какая им нужна, – сказал Стивен. – Ведь председатель наверняка их человек, да и председатели подкомитетов тоже.
– Они не могли получить все сразу, – ответил Морли. – Даже если бы попытались. Они собрали всех этих экспертов и знаменитостей в угоду общественному мнению, но не могли пустить все на самотек. Им нужна была именно такая книга, и они обвели всех вокруг пальца, словно детей. – Морли осторожно потрогал рану на лбу. – Как бы там ни было, теперь ясно, насколько серьезно они к этому относятся. Наверняка вы слышали о том, что реформирование детского воспитания должно возродить страну.
Затем Морли сказал, что у него начинает раскалываться голова и он хочет домой. Он объяснил, что пришел к Стивену, чтобы посоветоваться, что делать дальше. Он не стал ничего говорить жене, потому что она тоже работала в аппарате государственной службы, офицером медицинской части, и Морли не желал ее компрометировать.
– Она и займется моей головой, когда я вернусь. Они быстро договорились, что делать. Собственно, они только и могли, что привлечь к делу некоторое внимание. Решено было, что Стивен, после того как сделает копию для газетчиков, оставит книгу у себя в квартире, предварительно стерев с нее инвентарный номер, чтобы не навести подозрение на передавшего ее чиновника. Стивен вызвал такси, и, пока они ждали, Морли рассказал о своих детях. У него было три мальчика. Любовь к ним, сказал он, не просто приносила радость, но и учила ощущению уязвимости. Когда кризис, разразившийся во время Олимпийских игр, достиг своего пика, они с женой всю ночь лежали без сна, не в силах вымолвить ни слова от страха за детей, подавленные своим бессилием защитить их от беды. Лежа бок о бок, они не разговаривали, даже пытались притворяться спящими. На рассвете младший, как обычно, забрался к ним в постель, и именно в этот момент жена Морли расплакалась, да так безутешно, что в конце концов Морли пришлось унести мальчика обратно в детскую и самому остаться там. Позже жена призналась ему, что не смогла сдержаться при виде абсолютного доверия со стороны ребенка; мальчик верил, что находится в безопасности, зарывшись под одеяло к матери, и потому, что это было не так, потому, что он мог погибнуть в любую минуту, она почувствовала, что предала его. Стивен, вспомнив собственное жестокое безразличие в тот момент, покачал головой и ничего не сказал.
После того как Морли уехал, Стивен вошел в пустую комнату дочери и зажег свет. На матрасе одиноко стоявшей деревянной кровати все еще лежал контейнер для мусора в виде игрушечного лайнера, полный ее мелких вещей. В комнате пахло сыростью. Стивен опустился на колени и повернул клапан батареи отопления. Еще несколько мгновений он оставался на полу, прислушиваясь к своим чувствам. Но вместо ощущения утраты он наткнулся, словно на высокую стену, на факт ее отсутствия. Неодушевленный, нейтральный. Просто факт. Стивен произнес это слово вслух, словно ругательство. Вернувшись в кабинет, он подвинул кресло, где сидел Морли, поближе к камину, опустился в него и задумался над услышанной историей. Он увидел их, мужа и жену, лежащих на спине бок о бок, словно фигуры на средневековом надгробии. Ядерная война. Стивену внезапно, по-детски, стало страшно раздеваться и ложиться в постель. Мир за пределами его комнаты, даже за пределами его одежды, вдруг стал необъяснимо злым и жестоким. Обретенное им хрупкое душевное равновесие оказалось под угрозой. В течение двадцати минут он не шевелился, чувствуя, что проваливается куда-то вниз. Тишина в комнате стала объемной. Стивен сделал усилие и разворошил огонь. Он шумно прочистил горло, просто чтобы услышать звук своего голоса. Когда свежий уголь разгорелся, он откинулся назад и, прежде чем уснуть, пообещал себе, что не сдастся. Завтра в десять у него арабский, а в три его ждали на корте.
Мать Стивена начала поправляться в феврале. После обеда ей разрешали ненадолго вставать с постели. А когда потеплеет, сказали врачи, можно будет гулять по дорожке до самой почты, до которой было метров четыреста. За время болезни она потеряла почти пять килограммов и практически ослепла на один глаз. Вязание, чтение и телевизор причиняли ей боль во втором глазу, поэтому радио и разговоры стали ее главными развлечениями. Подобно многим женщинам своего поколения, она не любила жаловаться на недомогания. Когда отцу понадобилось на полдня уехать из дома, чтобы навестить свою сестру, также тяжело болевшую, он позвонил Стивену, чтобы узнать, не сможет ли тот приехать и посидеть с матерью. Стивен с радостью согласился. Ему нравилось видеться с кем-нибудь из родителей один на один, в этом случае легче было преодолеть границы обычных отношений, он меньше чувствовал себя скованным ролью сына. И еще у него появилась возможность возобновить разговор, начатый на кухне у родителей
