— Как так — исчез?

— Так и исчез.

— Нельзя ли конкретнее, Херсон Петрович?

— Если конкретнее, то на его месте и за тем же номером числится пустой вагон. Я трижды звонил на Сортировочную, но там, как обычно, и знать не знают и ведать не ведают.

— Веселая история… — Настроение мое нырнуло куда-то в район поджелудочной железы. — Может, отогнать этот пустой вагон к нам и загрузить его заново патронами того же калибра?

— Это продукция строгой отчетности. У нас не сойдется баланс при первой же проверке.

Херсон Петрович прямо-таки прожигал меня взглядом. Точно пытался то ли что-то подсказать, то ли внушить, но не решался проявлять инициативу.

— У тебя есть предложение?

Херсон как-то не очень убедительно пожал плечами. Потом сказал со вздохом:

— Другие калибры не строгой отчетности, а вот автоматные — очень строгой.

— Если мы загрузим вагон патронами не того калибра, начнется чехарда. — Я тоже вздохнул. — Будут гонять этот вагон, а мы…

— Будем ударно трудиться, — улыбнулся мой заместитель. — И, как говорится, хай себе гоняют.

Закаруселить некондиционную продукцию по бесконечным рельсам нашей железнодорожной державы — способ старый, а потому практически беспроигрышный. Пока разберутся, пока вдосталь наругаются, можно наштамповать некоторый избыток автоматных патронов, написать покаянное объяснение, быстренько все исправить и оплатить установленный штраф железной дороге. А штраф всегда можно опротестовать, а суд имеет множество инстанций и — гуляй, Вася!

— Вот так и делай, — сказал я.

— Пошел делать, — улыбнулся Херсон.

— Погоди минуточку, личная просьба.

Я изложил ему вкратце положение с компотом, в котором оказались сыновья покойного Вахтанга.

— Нет проблем, — сказал Херсон Петрович, еще шире улыбнувшись. — Если, конечно, ребята не заломят цену. У нас все-таки не область.

— Ну, без прибыли их оставить нельзя, сам понимаешь. Лана влезла в долги.

— Это я учту.

Казалось бы, все сложилось неплохо, но у меня почему-то вдруг стало на душе беспокойно. Что-то здесь получалось не так, что-то мешало мне возрадоваться, но это «что-то» я никак не мог ухватить за хвост. Никак, хотя хвост этот все время крутился где-то совсем близко…

Поговорив с ребятами, Херсон быстро с кем-то там — я не интересовался, с кем именно — условился о вполне приемлемой цене за эти сухофрукты, и осиротевшие сыновья моего друга Тенгиз и Теймураз уехали к себе в общем-то довольными. Только с какой-то твердой горечью сказали, что в России торговать они больше не будут. Мы их достойно проводили все впятером, а когда машины скрылись вдали, я вспомнил их слова и вздохнул:

— Что-то мне в этой стремительной сделке тоже не совсем нравится, Андрей.

— Узнать, кому загнали товар?

— Нет, не надо. Ребята не внакладе, ну и слава богу.

Почему я отказался узнавать, с кем договаривался мой заместитель, не могу объяснить. Может быть, предчувствовал что-то, что заставит меня изменить мнение о Херсоне, и не хотел этого. Вполне возможно, что просто боялся: исчезнувший вагон с патронами для автоматов висел все-таки на мне, а не на Херсоне Петровиче. Тяжкими цепями висел и каторжно звенел на каждом шагу.

Однако железнодорожную карусель мы закрутили, и пока она вертелась без особых перебоев. За это время мы поднатужились и наштамповали некоторое количество автоматных патронов сверх нормы. Это был резерв, который я смог бы предъявить в случае, если бы кто-то где-то обратил внимание, что по рельсам шляется никому не нужный вагон с патронами калибра 7,62. Но сейчас куда больше интересовались иным: как бы где бы чего бы перехватить и при этом еще и усидеть на собственной должности. Словом, веселые пришли времена…

А тут еще — звонок Андрея:

— Мы заедем, крестный.

Заехали оба — Андрей и Федор. И явно недовольные друг другом. Я сделал вид, что ничего не заметил, но, когда Танечка ушла готовить нам закуску, спросил в лоб:

— Что случилось, ребята?

— Федор дурью мучается, — буркнул Андрей.

— Тут серьезное дело, крестный, — хмуро сказал Федор (они все по примеру Андрея называли меня крестным). — Я привык сам о себе заботиться, а тут получается, что я как бы полный иждивенец. За чужой счет живу.

— Ты — начальник охраны, — резко сказал Андрей. — Отец тебе зарплату положил, а что деньги у нас общие, так…

— Что общие — это очень хорошо, только мало их и нам с тобой, и твоему отцу тоже. А мне предложили хороший кусок, я в дом деньги приносить буду, что же тут плохого?

— Стоп, ребята, — сказал я. — Давайте по порядку, а то я ничего понять не могу.

— Мне предложили поработать сезон инструктором в молодежном спортлагере, — пояснил Федор. — Зарплата очень даже хорошая, работа знакомая, ну, и что тут особенного? Я же никуда не уезжаю, под боком всегда, только сви-стни, так почему бы мне деньжат не подзаработать?

— А что, тот спартаковский лагерь еще существует? — удивился я.

— Восстал на спонсорские деньги, — нехотя пояснил Анд-рей. — Вот это меня и насторожило, если честно. В общем, я, наверно, не прав. Как решишь, крестный, так и будет.

— Один сезон халтуры, всего-то один, — жалобно сказал Федор. — Подготовлю охранников, молодежи тоже где-то вкалывать надо. А кому они тут нужны, в нашей-то глухомани? Только либо в охранники, либо в качки. Так уж лучше в охранники, правда?

— Ну если на сезон, то это неплохо, — сказал я. — И денег подработаешь, и ребят к делу пристроишь. Нормально, Анд-рей, пусть Федор попробует. Как там отец? В субботу мы с Танечкой заедем к вам.

Кажется, Ким опять воспрял духом, продав на корню урожай заново отстроенных теплиц. И даже повеселел, не уставая повторять, что корейцы — лучшие огородники в мире. Только радость его носила какой-то странный, наигранный характер, как мне показалось. Я поделился этой мыслью с Андреем, а он невесело покивал головой.

— Отец подписал заем по требованиям Зыкова.

— Тебя это беспокоит?

— Пока нет. Только весь урожай пошел оптом и совсем не по рыночным ценам.

— Почему?

Андрей вздохнул:

— Это ты, крестный, лучше сам у отца спроси.

Я спросил. И понял, что отвечать Киму не хочется. Лицо у него потемнело, но не ответить другу он не мог.

— Урожай мне не принадлежит.

— То есть как это — не принадлежит? Кто-то на корню скупил, так, что ли?

— Разделение труда. Кто-то выращивает, кто-то продает. Это разумно, если вдуматься.