всегда ревниво защищались их представителями. И когда представителям надоело намекать новому первому о своем существовании, они спросили его откровенно о завтрашних приоритетных направлениях его хозяйственной деятельности.

Мне стало любопытно, как же это он выкрутится, чтобы своим ответом не напрячь раньше времени ни овец, ни тем паче — волков. А он-таки выкрутился:

— Знаете, есть такое народное присловье. Всех баб не перелапаешь, но стремиться к этому нужно.

Резануло меня это на официальном собрании громко опубликованное «народное присловье». Любую ругань — особенно к месту — могу спокойно вынести, но пошлость — извините. Пошлость — комок грязи, посланный лично в твою физиономию. Но мужики по-жеребячьи заржали, а три присутствующие дамы смущенно, но весьма поощрительно заулыбались, и глазок не потупив. А я, признаться, скис. И в скисшем виде кое-как досидел до конца.

Настроение казалось подпорченным надолго, но уже на следующий день его подправил неугомонный Метелькин. Он опубликовал в своей газете гимн Глухомани, снабдив его пояснением, что слова — его, а музыка народная. Насчет музыки ничего сказать не могу, но припев я почему-то запомнил:

Старые партийцы почему-то возмутились и стали жаловаться в райком устно и письменно, группами и в одиночку. Спартаку пришлось объявить творцу устный выговор, и дело с гимном заглохло.

А тут у Кима началась лихорадочная подготовка к внезапно, как всегда, нагрянувшей весенней страде. Он пропадал то в полях, то в ремонтных мастерских, то где-то у кого-то что-то выбивал — без этого, как известно, ни одно хозяйство у нас прожить не в состоянии, — и мне некому оказалось поплакаться в жилетку. А без этого процесса русский человек существовать просто не может. Натура наша холопская этого требует.

(Обращали внимание, что в Америке, равно как и в Европе, знакомые при встрече на вопрос: «Как поживаешь?» отвечают всегда одинаково: «Все в порядке». А мы как отвечаем? Да никак, потому что немедленно начинаем жаловаться. Зарплата маленькая, крыша течет, жена хворает, суп вчера прокис. Мы живем по разным стандартам, и тут уж ничего не поделаешь. Об этом мы тогда много толковали на своих кухнях. Советская кухня — основная территория не только нашей свободы, но и нашей революционной деятельности. Особенно если кухня — малогабаритная и все чуть ли не друг у друга на коленях сидят, двери закрыты, а вода хлещет изо всех кранов. Мы, конечно, передовые, но — всегда за спиной еще более передовых.)

А тут обладатель лучшей в Глухомани жилетки полно-стью погрузился в сезонный энтузиазм. Вот ведь еще одна загадка русской души: тысячу лет на этой земле живем и каждую весну регулярно удивляемся, что, оказывается, к севу готовиться надо. Ну, что ты будешь делать с таким стихийным бедствием? И если бы с одним, а то ведь с двумя сталкиваться приходится. С посевной и с уборочной: она ведь тоже — как гром среди ясного неба. Отсюда — два загадочных ежегодных русских сражения: за то, чтобы посеять, и за то, чтобы убрать. По двадцать часов вкалываем, и родная пресса не устает нами восхищаться: «Битва за урожай!..»

Так вот, желанной кимовской жилетки под рукой не оказалось, и я пошел в грузинское семейство. Там плакаться было сложнее, поскольку Вахтанг никак не мог понять, почему мы постоянно ищем того, кто нас уважает, но никак не можем научиться уважать сами себя. Это не соответствовало его веселому грузинскому нраву, а кимовскому, как ни странно, соответствовало, так как после высылки в Казахстан и сурковой диеты он начал лучше понимать русскую потребность излить обиженную душу.

Мои грузины очень обрадовались моему внеплановому посещению. Лана побежала на кухню что-то там готовить, футболисты — за ней, а Вахтанг усадил меня в лучшее — впрочем, и единственное — кресло и стал расспрашивать. Как, мол, дела, как здоровье, как успехи. Ну, а я в соответствии с русской натурой начал тут же скулить по поводу нежданного отпуска.

— И куда ехать прикажете? В Черном море купаться — себе дороже, в Прибалтике — ветра и холодина. Сидеть в каком-нибудь доме отдыха и водку пить неизвестно с кем? Так лучше я ее с вами здесь выпью.

Ну и так далее. Вахтанг очень сочувственно слушал, но — до известного предела, после которого перебил:

— Слушай, зачем расстраиваешься, что ехать некуда? А Тбилиси? Там же все цветет, там — всегда вино, друзья и фрукты. Тем более что ты в Грузии никогда не был, а это — огромное упущение.

— Да я же в Тбилиси никого не знаю. Приеду, и что дальше? Здравствуйте, я ваша тетя?

— Зачем же тетя? — Кобаладзе широко улыбнулся. — Здравствуйте, я — ваша дядя, дорогой.

— Какой еще дядя?

— Мой, — почему-то таинственно понизив голос, проникновенно сказал Вахтанг. — Мой, потому что вместе поедем, у меня пять отгулов накопилось. И я тебе красавец город покажу. Тбилиси!.. Лучший город в мире, потому что — интернационал. Грузины, осетины, армяне, греки, турки, русские.. Там — весь наш Союз! Тбилиси — центр дружбы народов!

Только потом, потом, позднее я понял, почему он таинственно понижал голос. Не было у него никаких отгулов, и брал он пять дней за свой счет, чтобы не затосковал я в незнакомом Тбилиси в полном одиночестве в первые же дни…

Через неделю мы с Вахтангом вылетели в Тбилиси утренним самолетом. Знал бы я тогда, что возвращаться мне придется одному. Знал бы я тогда…

В Тбилиси нам было где остановиться: в переулке за площадью Ленина жила сестра Вахтанга Нина с дочерью-девятиклассницей Тиной. Мужа у сестры не было: десять лет назад он, шофер-дальнорейсовик, разбился на горном перевале. Нина преподавала английский язык в школе и на курсах, давала уроки желающим, тащила дочку с помощью многочисленных сельских родственников и, по русским меркам, жила совсем неплохо. Квартира у нее была отдельной, двухкомнатной, и нам, гостям, по законам грузинского госте-приимства тут же предоставили лучшую комнату, в которой я и должен был жить после отъезда Вахтанга.

— Мы вам наш Тбилиси покажем, — говорила, улыбаясь, Нина. — В Кахетию свозим, к нашим родственникам.

— Какое там вино будешь пить! — Вахтанг причмокнул. — Вах, какое вино живое!

За завтраком Вахтанг спросил о племяннице. Он полагал, что она в школе, но Нина не очень весело улыбнулась:

— Мы уже неделю не учимся. Мы весело митингуем во дворе университета, где и пропадают мои девочки, вместо того чтобы сидеть за школьными партами.

— Девочки? — спросил я.