— Да что ж это творится такое? — загомонили мужики у плетней. — Все позапрещали, и в кабак по их дозволению…

— А мы сейчас спросим этого, который в кабак не пускает, — с глухой угрозой сказал кто-то от плетня.

Наталья поняла, что еще секунда-другая, и эти возмущенные мужики пойдут с кольями пробиваться через мост. Это была пока еще тлеющая искорка восстания, но меры надо было принимать немедленно.

— Это неразумное распоряжение, — сказала она. — Ждите здесь, я распоряжусь, чтобы всех беспрепятственно пропускали…

И тотчас же пошла, не дав мужикам времени предложить свою помощь с кольями наперевес. Бегом спустилась к мосту, на котором стояли уже двое чекистов из отряда Павла.

— В чем дело, товарищи? Почему через мост не пускаете?

— А ты, товарищ, прислушайся, — сказал один из них.

Наталья замерла. Глухой далекий вой донесся до нее из гористой части села. Бабы ревели, как по покойнику.

— Что это?

— Выселение.

— Куда выселение?

— Сходи к товарищу начальнику, сама спросишь.

— Никого через мост не пускать.

— Затем и поставлены.

— Строго!..

— Есть строго!

Забыв про машину, Наталья, задыхаясь, бежала в гору. И чем выше она поднималась, тем больше сплошной бабий вой распадался на детские крики, вопли женщин и возмущенные выкрики мужчин. Общий вой распадался, но оставался единым сигналом великого бедствия.

Уже потеряв дыхание, она из последних сил вбежала на мощеную площадь перед каменной церковью верхней части села. На площади стояли обычные крестьянские телеги, в которых под конвоем чекистов грузились крестьяне. Женщины и дети, а мужчины стояли чуть в стороне под охраной. С плачем бабы с узлами и малыми детьми залезали на телеги, за ними чекисты выводили детей постарше. Они тоже были с узелками и тоже грузились в телеги. Девочки плакали, но парнишки молчали, крепко стиснув зубы.

На церковной паперти со скучающим видом стоял Павел. Операция была для него настолько обычной, что не требовала никаких указаний. Его люди знали, для чего они сюда прибыли. Действовали четко, быстро и отлажено.

Наталья бросилась к брату. У нее уже не было воздуха, и она только смогла проговорить:

— Ты… Ты…

— Я, Наташка, исполняю приказ.

— Есть решение… Решение Цека…

— И есть распоряжение моего начальства. Подошло время срочно строить зоны. Ну, ограждение, бараки, кухни. А для этого нужен лес. Вот эти мужики и будут его валить.

— Но… Но женщины, дети…

— А женщин — в Казахстан. Там тоже надо строить, но из саманного кирпича. Они с детьми едут, палатные городки уже построены, а подростков решено в детскую колонию.

— Зачем же их разлучать, Павел?..

— Затем, что запомнят.

— Я… Я напишу в Цека.

— Ох, Наташка, не будь дурой. Мы реализуем постановление Цека, поняла? Ожидается большая чистка, а тюрьмы переполнены.

— Этого не может быть, не может… — Наталья залепетала неубедительно, по-женски, когда эмоции становятся единственным аргументом. — Такого постановления не может быть, не может. Я бы знала об этом.

— Ты, что же, член Цека? — усмехнулся Павел.

— Нет, но я — двадцатипятитысячница, меня знают, я организовывала этот колхоз, меня специально вызвали сюда…

— Где я тебя и встретил, — перебил Павел. — В эпоху обострения классовой борьбы у каждого — свое оружие, сестричка. У тебя — слова, у меня — наган.

Он вдруг замолчал, странно посмотрел на Наталью.

— Мужа любишь? Он хороший мужик, смелый. Уговори его перевестись куда-нибудь подальше.

— Зачем? — насторожилась Наталья.

— Например, на Дальний Восток.

— Он — командир особой дивизии. В ней собраны лучшие кадры, она вооружена современнейшим оружием…

— Делай, что говорят, и забудь, кто говорил. Пожалуйста, уговори Владимира. Чего бы это ни стоило.

— Но я не понимаю…

— Поймешь, когда будет поздно. Вот чего я боюсь, Наташка. Это — очень серьезно. Очень. А сейчас — уезжай. Я пошлю за машиной, она отвезет тебя, куда скажешь.

— Но…

— Пока наганы не заговорили. По Маяковскому. «Ваше слово, товарищ маузер». Ребята, машину перегоните с той стороны села.

Фронтовые дороги и случайности мотали Александра Вересковского от Днепра до Амура под именем Ивана Колосова. Он с кем-то воевал, кого-то выселял, где-то читал лекции, пил с друзьями или скорее с сослуживцами, получил еще один орден Боевого Красного Знамени, спал со случайными женщинами, и в конце концов женился.

Тут закончились войны и стычки, он осел в каком-то барачном военном городке и погрузился в тусклую семейную жизнь. Тусклую потому, что жена оказалась капризной и привязчивой, как пластырь. Ежедневные мелкие склоки, в которых не было ни малейшей логики, доводили его до исступления, которое приходилось сдерживать, потому что реакцией всегда была громкая истерика с падением на пол и визгом на полгородка.

Терпение истощилось, но он, не показывая и тени этого истощения, начал писать бесконечные рапорты с просьбой перевести его «в Россию», как говорили в тех отдаленных местах. И когда наконец получил согласие, тут же развелся с женой и уехал с одним походным чемоданом.

В поезде он впервые за последние дни уснул спокойным крепким сном, а проснувшись свежим и