— Так точно.

— Не выполнишь, расстреляю.

И пошел назад по спуску. На мосту снова остановился, прикидывая, куда ему придется падать, чтобы уйти до взрыва под воду. И только после осмотра вернулся на свой берег.

Он был очень доволен, сказав Матюхину:

— Взорву и с коротким шнуром. Глубина вполне достаточная, и, если я все рассчитал правильно, бронепоезд уйдет под воду целиком. Выдели мне двух самых опытных взрывников, а куда именно поставить взрывчатку, я им укажу на месте.

— В воду решил падать? А удар? По ушам удар придется, смотри. Оглохнешь, а то и вообще сознание потеряешь и — хана, брат.

— Ваты в уши натолкаю. А ты перед операцией их как следует стеарином зальешь.

Матюхин вздохнул.

— Не нравится мне все это. Но выхода, похоже, нет.

— Нет. И будет так, как я сказал.

— Значит, завтра, — командир покачал головой. — Может, выпьем сегодня? У меня спирт есть.

— Никогда не пью перед боем, потому и цел пока. Ты лучше лодку в заливчик отправь. А старшим назначь дружка моего дьячка Богославского. Может, и выловят, если сознание потеряю.

— Об этом мог и не говорить.

— Вот завтра и выпьем. За упокой бронепоезда.

— Убежден?

Капитан улыбнулся:

— Если не убежден, никогда не берись. На авось не воюют. Давай своих взрывников.

Взрывники оказались опытными, понимали с полуслова, и Александр быстро и надежно заложил мины на стыках рельс впереди первой речной опоры. Расчет был на то, что тяжелый бронесостав, набрав на спуске скорость, не успеет затормозить перед развороченными рельсами, нырнет паровозом, ударится схода об опору и уйдет на дно. Взрывники оценили его замысел:

— Толково, товарищ ротный. Уйдет с концами.

— Рвать буду сам по вашему сигналу. Как только стрелочник сообщит о проходе бронепоезда, белую ракету вниз по течению. А сейчас идите. Про сигнал не забывать. Белая ракета.

Взрывники ушли, и Александр остался один. Сидел на шпале, закутавшись в шинель, жалел, что не отдал оружие взрывникам, курил, старательно, по фронтовому спрятав цигарку в рукав. Внешне он ничем не выдавал своего волнения, но волновался, как то всегда бывало на операциях, в которых глупая случайность могла сорвать весь продуманный план. Ну, к примеру, захочется какому-либо бандиту из озорства или привычки к убийству прошить пулеметной очередью обходчика с флажком, и вся цепочка разрушится. Вся. И бронепоезд ворвется на мост раньше, чем бывший штабс-капитан успеет поджечь бикфордов шнур…

«Случай есть излом логики, ее вывих. И тогда начинает работать система неопределенности. Беспощадная, бессмысленная, губящая все и вся и даже самою себя. Я — кадровый офицер русской армии, не признающий большевистской власти, служу большевикам не за страх, а за совесть, рискуя собственной жизнью. Почему? Почему я так поступаю? Не потому ли, что все вообще случайно, что подо мною сама пустота, потому что пустота рождает только пустоту и ничего иного породить не может?..

Стоп, стоп. Когда включилась в России эта чудовищная система? Когда Государь Александр Второй вышел из кареты, а Гриневицкий швырнул бомбу. Тогда случайно взошел на трон Александр Третий, его сын. Случайно подавили людей на Ходынском поле. Случайно Керенский оказался сыном директора Симбирской гимназии и с детства боготворил Ленина. Случайно большевики захватили власть. Так включилась система, в которую была вовлечена Россия, и которая в конце концов разрушила не державу, а сам русский народ. А Россия — это не территория, это — душа территории, И когда гибнет душа…».

Вспыхнула ракета, прочертив неторопливую кривую. Александр сбросил шинель, шагнул к взрывателям и поджег их. Поджег, не торопясь, старательно раздув огонек трута. И, плотно, ладонями зажав уши, бросился в реку в рост, «солдатиком», ногами вперед.

Он ожидал сильного удара воды, но не предполагал, что он окажется столь мощным. На мгновение он потерял сознание, но когда ноги коснулись илистого грунта, волей заставил сознание вернуться. Оттолкнулся, вынырнул, но вместо воздуха вобрал полную грудь удушливого взрывного дыма, и снова пошел ко дну, уже ничего не соображая.

От верной гибели его спасли гребцы, сквозь дым и смрад разглядевшие его голову, когда Александр на миг вынырнул. Подгребли, Богославский нырнул, разыскал на дне обмякшее тело, вытащил. На берегу с трудом откачали.

— Живой, ротный? — с тревогой спросил Богославский.

— Бронепоезд… — еле пролепетал Александр.

— На дне!.. — хором ответили гребцы и расхохотались. — Полная хана бандитскому пугалу!..

Это было единственное слово, которое тогда прошептал бывший штабс-капитан. Он впал в полное бесчувствие, смотрел невидящими глазами и не отвечал ни на какие вопросы. Контузия была столь велика, что доктор, немедленно отправив его в лазарет, беспомощно развел руками, докладывая командиру батальона.

— Ни за что не могу поручиться.

— Лечи! — рявкнул Матюхин.

В лазарете Александра посетил сам Командующий.

— Поздравляю, — сказал он, коснувшись неподвижной руки бородатого героя унтера. — Ты награжден орденом Боевого Красного Знамени. Награду будут вручать в Москве.

Но вместо того, чтобы ответить «Служу трудовому народу!» или, по крайности, «Рад стараться!», больной сказал вдруг совершенно ясно и на отличном французском языке:

— Мерси, мон женераль.

Командующий был сам в недавнем прошлом поручиком царской армии, а потому расцвел в улыбке и неожиданно для всех поцеловал больного в губы.

— Поправляйтесь.

И вышел из лазарета.

Через месяц Александр выехал в Москву, где ему был вручен орден Боевого Красного Знамени. После торжественного вручения, когда было выпито по полстакана спирта и съедено аж по две копченых воблы, старший унтер-офицер Иван Колосов был направлен на Высшие Курсы стрелковых командиров, которые он и закончил «первым номером», как когда-то говорили в России. И назначен на Южный фронт командиром стрелкового полка.

Такую же боевую награду со следующим порядковым номером спустя полмесяца получил исполняющий обязанности начальника штаба стрелкового полка бывший прапорщик Владимир Николаев. Так уж случилось, хотя впоследствии от этой награды и обрушилась вся его дальнейшая жизнь.

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

То, что было неизвестно героям этого романа.

То, что они постигали собственными страданиями, не зная, за что им эти страдания.

То, за что они боролись, не щадя собственной жизни и даже не подозревая, что борьба эта бессмысленна.

То есть то, что стало известно нам, хотя мы с привычным испугом помалкиваем об этом.

В конце прошлого века автора посетил преподаватель истории, приехавший в Москву откуда-то из Сибири на Съезд учителей. Это был немолодой худощавый человек со странно напряженным взглядом. Едва представившись, он начал говорить, говорить быстро, взахлеб, перескакивая с мысли на мысль. Передать весь его сумбурный монолог немыслимо да и не нужно. Необходимо хотя бы попытаться изложить его более или менее последовательно.