В последующие дни ни советники, ни члены Президиума ЦК не возражали против такой инициативы. Начались переговоры с Кубой. Поначалу Кастро был удивлен, сомневался, но вскоре согласился. Ему это стало бы хорошей гарантией того, что американцы не нападут на Кубу. Вот такая авантюра. Хрущев верил в импровизацию.

Он поначалу недооценил общее положение. Недооценил прежде всего американцев. Президент Кеннеди потребовал вывезти ракеты, затем выставил ультиматум — пригрозил уничтожить нашу карибскую базу. Советники и даже министр обороны США подговаривали Кеннеди к мгновенному нападению на Кубу, однако он хотел договориться с Хрущевым.

— Какие моменты Карибского кризиса были для вас наиболее острыми?

— Тяжелое время. 50 лет прошло, а все помнится... Я как советник Андропова, конечно, был в гуще тех событий. Самым острым был момент, когда мы получили с Кубы телеграмму: именем кубинского народа нас просили нанести ядерный удар по США. Телеграмму передал советский посол на Кубе. Юрий Владимирович вызвал меня для консультаций. Было двенадцать часов ночи...

Если бы американцы разбомбили на Кубе советские ракеты, началась бы мировая война, ядерная. Все висело на волоске. Было даже указание всем сотрудникам ЦК КПСС вывозить семьи за город, на дачи. Большинство работников аппарата ЦК и Совета министров этому указанию последовали. Считалось, что американцы действительно могут нанести ядерный удар, прежде всего по Кубе, затем уж по Москве.

— Так что же с телеграммой?

— Андропов мне показал ее в ту ночь. Я сказал, что нужно заканчивать эту историю — вывозить с Кубы вооружение. Юрий Владимирович думал так же. После нашего разговора, дождавшись рассвета, он отправился к Хрущеву, ночью ехать не решился. Никита Сергеевич считал, что война невозможна. Не верил в нападение американцев. Однако отдал приказ грузить ракеты на корабли. Вывозили их открыто. На ракетах сидели наши офицеры, матросы, американские самолеты летали поблизости — фотографировали.

После этого начались активные переговоры с Америкой. Хрущев искал примирения, сотрудничества. Заговорили о необходимости разоружаться. Два года спустя, на октябрьском пленуме 1964 года, когда Никиту Сергеевича снимали с должности, ему всю эту авантюру припомнили. Сказали, что непростительной опрометчивостью было поначалу забросить ракеты на Кубу, а потом так резко их оттуда убирать.

— В те годы вы работали только на Хрущева или продолжали сотрудничество с Андроповым?

— Юрий Владимирович дорожил близкими, проверенными в деле сотрудниками, так просто от себя не отпускал. Я по-прежнему выполнял его задания, сопровождал в некоторых поездках. Вместе с другими советниками составлял для него речи. Все также ходил к нему на ночные совещания. Андропов любил засиживаться на работе.

Кстати говоря, в манере работать у него была одна особенность. Получив от нас очередной текст (записку, которую он должен был передать за своей подписью, проект, обращение или что-то другое), Юрий Владимирович поднимался со стула, выходил в центр кабинета. Садился за удлиненный гостевой стол на место председателя. Сбрасывал пиджак. И начинал читать вслух. Мы сидели рядом. Должны были подбрасывать какие-то новые идеи, замечания. Андропов сам — своей рукой — правил страницу за страницей. Добавлял что-то. Фактически переписывал значительную часть текста в своем духе. Его речи действительно отличались от речей других деятелей: в них слышался его особенный стиль... Так могло продолжаться часами. Причем он уставал меньше нас. Упорный, работоспособный человек.

— Он принимал что-нибудь бодрящее?

— Нет. Практически не пил. Даже в заграничных поездках. Хотя там отказаться было непросто. Нас обязательно угощали. Андропов был непреклонен. В отличие от того же Хрущева, который позволял себе рюмку-другую. Становился очень разговорчивым. Он вообще много говорил. Пьяным я его не видел, но поддатым — частенько, особенно во время поездок. Из-за этого он иногда попадал в комические ситуации.

Как известно, самая скандальная шутка Никиты Сергеевича была в ООН. Обошлось тогда, правда, без выпивки. Я на заседании не присутствовал, но детали хрущевского протеста с ботинком хорошо знаю — их потом обсуждали в посольстве. В Америке еще долго судачили о случившемся... С одной стороны, они были поражены, что чиновник такого уровня может вести себя так скандально. Но с другой — им понравилось, что он, несмотря на высокое положение, остался раскованным, откровенным человеком. Ничего не стесняется. Какой есть, такой есть. Можно сказать, что американцы после этого стали относиться к Хрущеву даже с симпатией. До Карибского кризиса было ровно два года...

Я жил в гостинице, где располагалась советская резиденция. Хрущев жил напротив нас — в особняке. Возле этого особняка собирались американцы. Он выходил на балкон и начинал с ними полемизировать. Или рассказывал что-то. Американцы устраивали из этого шоу. Можете представить себе, как это происходило! Никита Сергеевич английского не знал, так что говорить приходилось через переводчика.

— В заграничных поездках Хрущева сопровождала Нина Петровна. Вы были знакомы?

— Да, я несколько раз ездил с Ниной Хрущевой. Слышал, как она выступала. Говорила хорошо, складно. Для каждого человека Нина Петровна подбирала особенные слова. Как-то, слушая Никиту Сергеевича, она произнесла по тем временам странную фразу, я очень удивился: «Плохо. Докладчик не учитывает аудиторию. Ему следовало бы поосторожнее высказывать свои мнения». Так и сказала: «Докладчик не учитывает аудиторию»! Нина Хрущева была самостоятельным человеком. Со своими суждениями. Никита Сергеевич прислушивался к ее советам. Так что она была одним из нас. Я имею в виду — советников вождя. Разумная, здравомыслящая женщина, могла при желании повлиять на мужа.