Доктор Эйслер, который казался еще более обеспокоенным, нежели его секретарша, предложил нам кофейку, но мы вежливо отказались. Озабоченно нахмурив брови, он сел на диван напротив нас.

— Ну а теперь, — спросил он дрожащим, но все же четким голосом, — скажите, что за проблема возникла вдруг?

— Да в хранилище не хватает содержимого, — ответил я.

Он окинул меня долгим пристальным взглядом и, высокомерно пожав плечами, сказал:

— Мы знать ничего не знаем о содержимом своих клиентов в хранилище. Мы обязаны лишь предпринять все меры безопасности и все…

— Но банк ведь отвечает за целостность содержимого.

Эйслер сухо рассмеялся.

— Боюсь, что не отвечает. Но так или иначе ваша супруга всего лишь совладелец.

— Похоже, что значительная часть золота пропала, — наморщил лоб я. — Слишком большое количество, чтобы этого не заметить. Я хотел бы знать, куда его могли отправить.

Глубоко вдохнув и выдохнув, Эйслер понимающе кивнул головой и беспечно сказал:

— Мистер Эллисон, мисс Синклер, вы, конечно же, прекрасно знаете, что я не вправе рассказывать о каких-либо переводах и перечислениях…

— Но раз уж дело касается моего вклада, — вспылила Молли, — то я, наверное, вправе знать, куда его переправили!

Подумав немного, Эйслер снова снисходительно кивнул:

— Мадам, сэр, что касается закодированных вкладов, то наша обязанность заключается в том, чтобы допускать к ним всех лиц, которые отвечают всем требованиям, предусмотренным лицом или лицами, внесшими данный вклад. А во всем остальном, чтобы защитить всех заинтересованных лиц, мы обязаны придерживаться тотальной конфиденциальности.

— Но мы-то ведь, — холодно заметила Молли, — ведем разговор о моем вкладе. Я настоятельно требую сказать, куда отправлено мое золото.

— Мисс Синклер, конфиденциальность в подобных делах является старинной традицией банковской системы нашей страны, и «Банк Цюриха» обязан неукоснительно ее соблюдать. Извините меня, если у вас есть еще какие-то проблемы, мы могли бы…

Тут одним движением руки я выхватил из кармана «глок» и нацелил его прямо в высокий лоб Эйслера.

— Пистолет заряжен, — предупредил я, — и я готов нажать курок. Не надо… — Увидев, что он потихоньку подвинул ногу вправо, к кнопке тревоги, вделанной в стол в нескольких дюймах от него, я снял курок с предохранителя. — Не надо глупить и поднимать тревогу.

Предупредив Эйслера, я подвинулся к нему поближе, так что дуло пистолета теперь оказалось всего в дюйме или паре дюймов от его лба.

Теперь мне не надо было особо напрягаться и сосредоточиваться — мысли его так и рвались наружу, и я мог легко читать их: безудержно лился целый поток мыслей, правда, большинство по-немецки, но изредка проскакивали и английские фразы и слова, когда он готовился говорить вслух по-английски предложения, возражения или выражать протест и негодование.

— Как видите, мы находимся в безвыходном положении, — предупредил я.

По выражению моего лица и тону он понял, что, несмотря на мое отчаянное положение, я сохранял присутствие духа и, не колеблясь, пустил бы ему пулю прямо в лоб.

— Если вы дошли уж до точки, что готовы прикончить меня, — произнес Эйслер с поразительным хладнокровием, — то не добьетесь ничего хотя бы потому, что не уйдете из этого кабинета. Выстрелы услышит не только секретарша, но и чувствительные элементы, установленные здесь и реагирующие на резкие движения и звук.

Он говорил неправду — я это сразу усек. И он, понятное дело, боялся: такое с ним прежде никогда не случалось.

— Даже если предположить, — продолжал он, — что я выложу вам нужные сведения, которых у меня и в помине нет, все равно вы никак не выберетесь из банка — это уж как пить дать.

Вот здесь он, похоже, говорил правду — я это здорово почувствовал, хотя для того, чтобы понять логику его рассуждений, обладать особо острым восприятием было совсем не обязательно.

— Но я готов положить конец этому безрассудству, — продолжал Эйслер. — Если вы положите пистолет и немедленно уберетесь прочь, шума я поднимать не буду. Я понимаю, что вы находитесь в отчаянном положении. Но угрозами от меня все равно ничего не добьетесь.

— Но мы вам вовсе не угрожаем, — возразил я. — Нам нужны всего лишь сведения о вкладе, который по банковскому законодательству и Америки, и Швейцарии принадлежит моей супруге.

Со лба Эйслера покатились две струйки пота, прорезав глубокие линии. Решимость его заметно отступала, и вновь я услышал поток его мыслей, некоторые из них были сердитые, другие — жалобные. Он явно колебался в душе.

— А что, кто-нибудь забирал золото из этого хранилища? — спокойно спросил я.

«Никто, — отчетливо услышал я его мысль. — Никто».

Он закрыл глаза, как бы приготовившись к выстрелу, который оборвет его жизнь. Теперь пот катился с него градом.

— Не могу сказать, — прошептал он.

Значит, никто золота отсюда не забирал. Но все же…

И тут мне вдруг пришла в голову другая мысль: «А что, если другая половина золота сюда вовсе и не вкладывалась, а стало быть, никуда отсюда и не переводилась?»

Я все время держал пистолет в руке, а тут стал медленно приближать его к голове Эйслера, пока ствол не коснулся виска, и слегка прижал его. Пистолет даже немного спружинил, образовав вокруг ствола заметные белые круги на виске.

— Не надо, пожалуйста, — прошептал он. Так тихо, что я едва расслышал его просьбу.

Теперь его мысли заторопились и лихорадочно заскакали, я ничего не смог уловить в их хаосе.

— Отвечайте, — настаивал я, — и мы вас оставим в покое.

Он проглотил слюну, закрыл глаза и, опять открыв их, прошептал:

— Десять миллиардов долларов золотом в слитках. Наш банк получил это золото целиком.

— Ну и куда же его распределили?

— Половину поместили в хранилище. Вы сами видели это золото.

— А остальное?

Он опять сделал судорожный глоток.

— Остальное продано. Мы оказывали содействие при его продаже на рынке золота через брокеров, с которыми сотрудничаем на конфиденциальной основе. Оно было расплавлено, а затем переделано.

— А какова его стоимость?

— Да, наверное, пять… или шесть…

— Миллиардов?

— Да.

— Оно было обменено на ликвидные средства? Продано за наличные?

— Был телеграфный перевод.

— Куда же?

Опять он закрыл глаза, мускулы на его лице напряглись, будто он молился.

— Не могу сказать.

— Куда?

— Не вправе сказать.

— Деньги переведены в Париж?

— Нет, пожалуйста, не могу…

— Куда отправлен телеграфный перевод?

«Германия… Германия… Мюнхен…»

— Деньги перечислены в Мюнхен?

— Можете убить меня, — снова шепнул он, закрыв глаза. — Я готов к смерти.