Лида с утра еще заметила, что папа настроен по-доброму. Она повисла на его руке и не отстала до тех пор, пока папа не наклонил голову низко, до самой ее руки, и не понюхал цветка.

Красивый дворец, с блестевшими на солнце окнами, стоял в зелени, повреди цветов.

Был конец мая. Белые, розовые, лиловые гиацинты пряменько, чинно, как умные дети, выстроились рядами, каждый у своей палочки. Высокие тюльпаны покачивались, а душистые нарциссы подняли к небу бледные, нежные личики и сияли на солнце чистыми снежными лепестками.

— Что это там видно, папа? Вон там, светлое, внизу, между деревьев?

— Это вода, Москва-река, дети.

— Вот бы искупаться!

— При нашей даче купальня есть; только, боюсь, рано еще теперь. Впрочем, нынешняя весна такая теплая, может быть, вода уже и нагрелась.

— Ах, наверно, нагрелась! Пойдем, папа.

— Подожди! Если пойдем, то попоздней, когда вода всего теплее будет. Мы с Колей отправимся, а девочки пусть тетю просят, как тетя захочет.

В цветнике прогуливались дачники. Все были нарядные, несмотря на утро, и Лида долго глядела на маленькую парочку — девочку и мальчика, чинно выступавших впереди своей гувернантки.

«Какие смирные! Вот бы тетя их похвалила! Непременно мне в пример бы поставила», — невольно подумала Лида.

— Взгляни, папа, вон, кажется, дощечка с надписью, — указал Коля.

Все подошли. По приказанию папы Лида прочла вслух:

— Ну, как вам понравился парк? — спросила тетя, когда все вернулись и сели за стол.

— Мне очень понравился, только я устала, — сказала Люба.

— По-моему, парк отличный, — проговорил с полным ртом Коля, уписывая после прогулки за обе щеки, за себя и за Любу.

— А ты что же, Лида, молчишь?

— Да мне он нисколько не понравился. Ведь это скоро надоест по дорожкам-то прогуливаться, а побежать никуда нельзя, — такая надпись сделана. И сорвать тоже нельзя ничего. Значит, и хлыстика нельзя будет срезать, и дудочки… — совсем уж печально докончила Лида.

— Да что ты, деревенский мальчишка, что ли, скажи на милость! — сказала, пожимая плечами, тетя. — Ну а я так очень довольна, что мы наняли дачу именно здесь. Авось ты хоть сколько-нибудь остепенишься, научишься порядочно держать себя.

— Ах, какая жара! — пропищала Люба.

— Да, очень жарко. Хорошо было бы выкупаться, — сказала тетя.

— Вот и чудесно! Слышишь, папа, тетя сама предлагает! Значит, пойдем? — спросила Лида.

— Значит, пойдете.

Порешили идти, и в пять часов, через два часа после обеда, все, с полотенцами и простынями, двинулись по дороге к купальне. Взяли даже Жени с Матреной.

— Пусть они впереди идут, а мы с тобой подождем, посидим здесь на лавочке, — сказал папа Коле.

— Люба, побежим! Хочешь?

И, не дожидаясь ответа, Лида схватила Любу за руку, закинула назад голову и во всю прыть помчалась по крутой дорожке с горы. Это так отлично — бегать с горы! Точно кто-то подталкивает сзади: скорей, скорей, скорей! В лицо дует ветер, башмаки почти не касаются земли… Напрасно кричали им сверху, что они упадут, что вспотеют перед купанием, — остановиться было уже нельзя. У Лиды слетела шляпа, Люба уронила полотенце… Ух! Они насилу удержались на ногах перед мостиком у купальни.

— Посмотрите, на кого вы теперь похожи! Ты всегда все некстати затеешь! — с неудовольствием обратилась тетя к Лиде, но Лида пропустила упрек мимо ушей и первая влетела в купальню.

В просторной купальне, с лавочками по сторонам, с крутой лесенкой в воду, было прохладно, пахло мокрым бельем. Вода казалась темной, почти черной. Но это казалось, как в море, оттого только, что воды было много. Если же зачерпнуть ее в пригоршню, то она выходила чистая и светлая, чище, чем в деревне, в пруде. Очень жутко в первый раз влезать в воду! Лида замочила одну ногу, ступила другой, — нет, холодно. Вон даже мурашки по всему телу забегали.

— Да ты голову-то живей мочи! — кричала из воды Матрена.

Лида нагнулась, смочила волосы. Вода стекла по волосам и защекотала, потекла по шее, по голой спине… Нет, уж лучше разом броситься. Бух!

В воде было почти так же тепло, как на воздухе.

Любочка, осторожно держась за перильца и ежась всем телом от свежести, сошла по ступенькам, присела, окунулась и поплыла к Лиде. Обеим стало вдруг очень весело. Лида предложила быть китами, набирать воды в рот и пускать вверх фонтаны; Люба устроила бурю, а Лида была корабль, плыла и тонула; потом из корабля Лида сделалась маленьким-маленьким щеночком, которого будто бы барыня велела утопить, она тонула, и Люба спасала ее. Стали прыгать с лестницы, с третьей ступеньки, потом со второй, с первой, с самой вышины. Лида объявила, что вода — настоящий кипяток, и тетя приложила немало труда, чтобы заставить ее наконец вылезти вон.

Выкупались и папа с Колей, проворно и без шума. Все снова собрались на верхней дорожке. Дети были такие смешные — гладкие-гладкие, точно облизанные. Одна только тетя как будто и не купалась: все так же аккуратно было застегнуто светлое платье, так же красиво зачесаны темные глянцевитые косы.

— Неужели мы сейчас домой пойдем, папа? — жалобно спросила Люба. Она после купанья даже гулять разохотилась.

— Коли хотите, пройдемтесь немного, пожалуй.

— Ну а я отправлюсь, — сказала тетя. — У меня дела много.

Тетя ушла с простынями, с Матреной и Жени, а дети с папой снова спустились к реке, прошли вдоль берега и принялись подниматься по узкой дорожке. Лида вздумала было бежать в гору, но запыхалась; однако смирно идти все-таки не могла, стала пробираться по дорожке на самом краю оврага.

— Смотри ты, коза, — сорвешься, слетишь! — солидно заметил Коля.

— Не беспокойся, пожалуйста, уж не слечу. А коли и слечу, так не беда. Там так отлично.

— Что же там такое? — спросил, заглядывая вниз, Коля.

Глубокий овраг весь зарос соснами, травой, дикою малиной. Сбоку, из-под густых нависших кустов, сочилась вода, падала светлою струйкой и проворно бежала внизу по самому дну оврага.

— Видишь, как бежит? И как журчит славно: жур-жур-журрр… Слышишь, будто разговаривает?

— Да, но все-таки не советую тебе лететь туда: крапивы здесь много, — смеясь, заметил Коля.

Лида, однако ж, забежала вперед, осторожно, держась за ветки, пробралась между цепким малинником и крапивой к ручью, напилась из горсточки, поболтала обеими руками и опять убежала поскорей по дорожке обгонять папу.

Несмотря на купанье, всем скоро сделалось жарко; папа предложил присесть наверху.

— Идите скорее сюда! Здесь лавочка есть! — кричала сверху Лида.

Крутая дорожка оканчивалась узкою площадкой, посыпанной красным песком и густо обсаженной сиренью, жимолостью и акацией. С одной стороны зелени не было и с вышины было видно просторное зеленое поле; Далеко за полем — узенькая темная полоска леса, а на поле близко — широкая блестящая полоса Москвы-реки.

— Вот сюда, в холодок, папа! — звала Лида на лавочку под сиренью.

Все уселись, утомленные, красные. Лида еще раз обежала площадку, заглянула всюду, куда только можно было заглянуть, и наконец примостилась на краю лавочки подле папы.

— Ох, устала! А как жаль, что ты тоже очень устал, папа, — прибавила она через минуту.

— Тебе-то что из этого?

— Да так. Если бы ты не устал, ты бы, верно, рассказал нам теперь что-нибудь.