иллюзиям относительно наших шансов на вызволение Гитлера из изоляции. Можно было подумать, что Геббельс начисто забыл, как всего несколько дней тому назад Гитлер уничижительно отозвался о Геринге. Они оба уже мнили себя у цели. Геринг, как всегда, бросаясь из крайности в крайность, от апатии — к эйфории, стал преуменьшать влияние клики в ставке: «Не следует и переоценивать их, господин Геббельс! Борман и Кейтель — всего лишь секретаришки Гитлера. Что они, собственно, себе позволяют? По своим же политическим функциям они полные нули!» Геббельса, казалось, больше всего беспокоило то, что Борман мог бы использовать свои прямые связи с гауляйтерами для создания в Рейхе опорных пунктов противодействия нашим планам. Я вспоминаю также, что он предпринял тогда попытку использовать Лея, ответственного за организационные структуры партии, против Бормана и, наконец, предложил, чтобы Совет министров по делам обороны Рейха получил бы право вызова и заслушивания отчетов гауляйтеров. Отлично понимая, что Геринг вряд ли будет регулярно присутствовать на заседаниях, он предложил их проводить еженедельно и как бы между прочим заметил, что он готов, если Герингу не позволят дела, взять в его отсутствие председательские функции на себя (7). Не разгадав замысла Геббельса, Геринг согласился. За линией единого фронта крупной борьбы за власть таилось старое соперничество.

Цифровые сводки рабочей силы, которую, как уверял Заукель, он поставил промышленности и о которой он регулярно в хвастливой форме докладывал Гитлеру, давно уже расходились с реальным положением дел на предприятиях. Я предложил нашей коалиции общими усилиями вынудить Заукеля, этот форпост Бормана, дать истинные цифры.

Под Берхтесгаденом по инициативе Гитлера был выстроен большой дом в баварском стиле. Когда Гитлер месяцами жил в Обрезальцберге, Ламмерс и его малый штаб заправляли отсюда делами Имперской канцелярии. Сюда, в зал заседаний Геринг через хозяина дома Ламмерса и пригласил нашу группу, а также Заукеля и Мильха на 12 апреля 1943 г. Перед заседанием мы вместе с Мильхом еще раз разъяснили Герингу наши требования. Он потирал руки: «Для вас я это дело приведу в порядок!»

Но, к нашему изумлению, в зале заседаний кроме нас появились еще Гиммлер, Борман и Кейтель. И что хуже всего — наш союзник Геббельс просил извинить его: на подъезде к Берхтесгадену у него начались почечные колики и в настоящий момент он лежит в специальной передвижной амбулатории. Я и по сей день не знаю, не было ли это просто развитой интуицией. Это заседание и стало концом нашего союза. Заукель поставил под сомнение наши заявки на 2,1 млн рабочих для всего хозяйства, указал на свою очень успешную работу, благодаря которой удовлетворены все потребности, и взорвался, когда я упрекнул его в подтасовке цифр (8).

Мильх и я ожидали, что теперь Геринг потребует от Заукеля разъяснений и в заключение предложит в категорической форме изменений в политике использования трудовых ресурсов. Вместо этого, к нашему ужасу, Геринг начал с резкой атаки на Мильха и тем самым — косвенно — на меня: неслыханно, чтобы Мильх создавал такие проблемы. Наш добрый партайгеноссе Заукель, который приложил столько усилий и добился столь положительных результатов… Он, во всяком случае, чувствует обязанным его поблагодарить. Мильх просто не желает видеть успехов Заукеля… Как если бы Геринг по ошибке поставил не ту пластинку. В последовавшей продолжительной дискуссии о дефиците рабочей силы каждый из присутствовавших министров, не располагая профессиональными знаниями, старался на свой манер объяснить расхождения в цифрах. С олимпийским спокойствием Гиммлер высказал предположение, что не вошедшие в итоговую статистику, возможно, просто умерли.

Это заседание было полным провалом. Не внесло оно ясности и в вопрос о недостающих рабочих руках, да и вообще это был конец с таким размахом замышлявшейся войны против Бормана.

После заседания Геринг отвел меня в сторону: «Я знаю, что Вы тесно сотрудничаете с моим статс- секретарем Мильхом. По дружбе я хотел бы Вас предостеречь от него. Он не надежен, и если уж речь идет о его личной выгоде, он не считается даже со своими самыми лучшими друзьями». Я немедленно же передал эти слова Мильху. Он рассмеялся: «Несколько дней назад Геринг буквально то же самое сказал мне про тебя». Попытка Геринга посеять между нами недоверие была полной противоположностью тому, о чем мы договаривались: образовать единый блок. Дружеские связи воспринимались в третьем Рейхе из-за всеобщей подозрительности как личная угроза.

Спустя несколько дней после заседания Мильх высказал предположение, что Геринг переметнулся из-за того, что гестапо получило доказательство его склонности к морфию. Мильх еще до этого советовал мне повнимательнее приглядеться к зрачкам Геринга. Во время Нюрнбергского процесса мой защитник д-р Флекснер подтвердил мне, что Геринг еще задолго до 1933 г. был морфинистом. Он сам был его адвокатом в судебном разбирательстве по обвинению Геринга в применении укола морфия не по назначению (9).

Вероятно, и по финансовым мотивам наша попытка использовать Геринга против Бормана была обречена на неудачу с самого начала: Борман, как это видно по одному из нюрнбергских документов, сделал Герингу подарок в шесть миллионов марок из фонда «Пожертвования Адольфу Гитлеру», образованного индустриалами.

После неудачи нашего союза активность Геринга, и впрямь, несколько оживилась, но в неожиданном направлении — против меня! Вопреки обыкновению он несколькими неделями позднее предложил мне пригласить в Оберзальцберг на совещание ведущих руководителей черной металлургии. Оно состоялось в моем домеателье, за обтянутыми бумагой столами для рисования и осталось в памяти только благодаря поведению Геринга. Он появился в эйфорическом настроении, с заметно уменьшившимися зрачками и сделал для изумленных специалистов пространный доклад по технологии выплавки металла, в котором он блистал своими познаниями о домнах и обработке руды. Затем пошли общие места: следует выпускать больше продукции, нельзя пасовать перед нововведениями, отрасль застыла в традициях, ей следует учиться перепрыгивать через свою тень и прочее в том же духе. К концу своего двухчасового словоизвержения Геринг стал говорить все медленнее, лицо его постепенно принимало все более отсутствующее выражение. Вдруг он положил голову на стол и мирно заснул. Мы сочли самым разумным сделать вид, что не замечаем рейхсмаршала, покоящегося во всем великолепии своего мундира на столе, дабы не приводить его в смущение, и продолжали обсуждать наши проблемы, пока он не проснулся и не объявил скоренько совещание закрытым.

На следующий день им была назначена конференция по проблемам радарной техники, закончившаяся не менее бесславно. Он снова являл собой безоблачность и лучезарность при полном отсутствии знаний и давал специалистам одно наставление за другим, а под конец, все так же великодушно настроенный, осыпал их потоком распоряжений. После того, как он покинул совещание, мне пришлось немало потрудиться, чтобы как-то исправить причиненный им вред, но так, чтобы прямо не дезавуировать рейхсмаршала. И все же этот эпизод был настолько скандален, что я не мог не поставить Гитлера о нем в известность. Он же при первом удобном случае, 13 мая 1943 г., вызвал промышленников-вооруженцев в ставку, чтобы восстановить престиж правительства.

Спустя несколько месяцев после краха наших планов я встретился с Гиммлером на территории ставки. Он резко, угрожающим тоном, произнес: «Я не считал бы целесообразной еще одну Вашу попытку активизировать рейхсмаршала!»

Да это было бы и невозможно. Геринг впал — и на этот раз окончательно — в свою летаргию. Только в Нюрнберге он проснулся снова.

Через несколько недель после фиаско нашего сообщества, примерно в начале мая 1943 г., Геббельс не замедлил обнаружить в Бормане именно те достоинства, которые еще так недавно приписывал Герингу. Он дал Борману заверения впредь все предназначенные для Гитлера информационные материалы направлять только через Бормана и попросил его заполучать от Гитлера все указания и распоряжения для него. Это пресмыкательство было должным образом вознаграждено. Геббельс списал Геринга окончательно, хотя и полагая, что как чисто представительную фигуру его все же следует средствами своего министерства подпирать.

Реальная власть все более смещалась в сторону Бормана. Он, однако, не мог знать, не понадоблюсь