В тот же день на допрос к следователю были приглашены свидетели по делу об убийстве Зазы Квицинии. Их расспрашивали об одном: какие отношения были между убитым и Каличавой? От них не очень скрывали, что следствию известна роль Каличавы в мошенничестве с «зари» и особенно в получении долгов с проигравших. Их не просили ни о чем молчать. И можно было не сомневаться, что уже к вечеру тот, кому надо, будет в курсе этих откровений.

Дальше предполагалось, что Каличава, не дожидаясь ареста, постарается скрыться. При этом он, возможно, прихватит с собой оружие. Ну а если преступник окажется осторожнее, чем о нем думают, и пистолета с ним не будет… В таком случае, как выразился Епифанов, мы, конечно, ничего не приобретем, но уж ничего и не потеряем.

И последнее. То, что дома Каличава держать пистолет не будет, признавалось за аксиому. Или у кого-то, кому он доверяет, или в тайнике. Из близких родственников у него есть только родная сестра, которая живет в поселке Бабушары на другом конце города. Поэтому со вчерашнего вечера было установлено наблюдение за ее домом и за домом самого Каличавы…

— Шестой, я девятый! Женщина села в автобус, который идет к центру.

Епифанов взял у Нестора рацию.

— Девятый, я шестой. Обгоните автобус. Пусть на следующей остановке в него сядет наш сотрудник.

Такси с Каличавой и автобус неторопливо двигались навстречу друг другу. В сторону их возможного рандеву ехали и мы.

— Я девятый! Женщина сошла возле универмага, стоит на ступеньках у входа. В автобусе она вела себя спокойно, не нервничала, разговаривала со знакомыми, смеялась. Мне удалось коленкой прижаться к пакету. Там что-то продолговатое, но мне показалось — мягкое, пружинит слегка. Как поняли?

— Хорошо понял, — проворчал в микрофон Епифанов. А Гольбе бросил: — Давай быстрее к универмагу.

Мы остановились метрах в ста на другой стороне улицы. Отсюда было не очень хорошо видно, что происходит перед магазином: все время подъезжали, заслоняя вход, троллейбусы и автобусы. Впрочем, как я понял, в задачу Епифанова входило не столько видеть, сколько слышать.

— Я восьмой! — взволнованно сообщила рация. — Они встретились! Идут по улице!

И тут мы их увидели. Сестра оказалась на целую голову выше брата. Они прогулочным шагом шли в нашу сторону, о чем-то беседуя. Остановились. Женщина погладила мужчину по голове. Наклонилась, поцеловала в щеку. Повернулась и пошла. Желтая сумка была теперь в руках Каличавы. Он с полминуты задумчиво смотрел вслед сестре, потом вдруг быстро оглянулся по сторонам и, резко повернувшись, вошел в ближайший подъезд. Мы даже ахнуть не успели.

— Готово… — выдохнул Гольба.

Через минуту Каличава вышел на улицу. Пакета с ним больше не было.

— Шестой, какие будут указания? — загалдела рация на два голоса.

Мы все смотрели в эту минуту на Епифанова. Я заметил, как обострились черты его крупного лица, как плотно сжаты бескровные губы. Он полуприкрыл глаза, поднес рацию ко рту:

— Ждать…

Чего ждать, не понял я? Сейчас вооруженный преступник сядет в такси, которое ждет его возле магазина, и…

Каличава между тем вел себя более чем беспечно. Он, кажется, не торопился к оставленному такси. Встал в очередь за мороженым, купил стаканчик. Перешел через дорогу, уселся в сквере на лавочку, принялся есть.

— Девятый, я шестой, — нехотя, словно в задумчивости, сказал в микрофон Епифанов. — Осмотрите-ка подъезд, куда он заходил…

Каличава доел мороженое. Поднялся со скамейки. Не оглядываясь, пошел к такси.

— Шестой, я девятый. Ничего интересного. Только… круг сулугуни валяется под лестницей.

— Отлично! — воскликнул Епифанов. Теперь глаза его сверкали. — Дайте ему сесть в такси. Соблюдайте максимальную осторожность, чтобы он вас не увидел! — Он повернулся к нам и сказал с восхищением: — Вот лиса! Чуть было не перехитрил нас все-таки!

И тут я тоже, кажется, понял, что к чему. Каличава предугадал наш ход. Вернее, предусмотрел. И подготовил контригру. Если уголовный розыск следит за ним и хочет взять его с пистолетом в кармане, он предоставит милиции такую возможность. Пожалуйста, как бы говорил он, беспечно поедая мороженое в сквере, бросайтесь на меня, задерживайте! Кроме пустого желтого пакета, в котором сестра привезла сулугуни, у меня вы ничего не найдете… Милиция не бросилась. Что будет теперь делать Каличава?

…Такси подъехало к зданию железнодорожного вокзала. Каличава вылез и легко взбежал по ступенькам.

— Бегает из зала в зал… Осматривается… — тихо, скороговоркой докладывала рация. — Вошел в автоматическую камеру хранения… — И через минуту: — Выходит обратно!

— Теперь приступайте, — жестко скомандовал Епифанов.

С другой стороны площади мы видели, как маленький лысый человечек, похожий на жевуна из сказки, появился в дверях вокзала. Набычившись, он оглядел площадь и быстро стал спускаться. Вдруг я заметил, что возле такси, ожидающего его, что-то происходит. Трое курортников — двое парней и девушка-с чемоданам и сумками, из которых торчали теннисные ракетки, — открыли обе дверцы и разговаривали с водителем — видно, просили подвезти. Ребята жестикулировали, девушка кокетничала с водителем. Каличава подошел и остановился у них за спиной, засунув правую руку в карман брюк. Я перестал дышать.

Курортники о чем-то коротко переговорили с подошедшим. Один широко улыбнулся и развел руками: дескать, занято так занято. Каличава вынул руку из кармана и взялся за дверцу. Дальнейшее произошло мгновенно.

Один из парней вдруг перехватил руку Каличавы, лежащую на двери машины, второй вывернул ему другую. Девушка отскочила. Коротко скрипнув, рядом тормознула «Волга», на мгновение закрыв от нас происходящее, а когда она отъехала, на тротуаре остались лишь сумки курортников. Следующая «Волга» втянула их в себя и умчалась. Епифанов ладонью задвинул антенну в рацию, сказал устало:

— Все. Поехали в министерство.

Я понял, что карьера змеелова Серго Каличавы закончена.

Журналистские дела требовали от меня перед отлетом в Москву заехать в Гагринский район. Распрощавшись с моими новыми друзьями, я стоял на остановке и ждал автобуса. Рядом со мной затормозила ярко-красная «шестерка», сквозь сверкающее под солнцем лобовое стекло неясно виднелись смутно знакомые лица. Ба! Да это же Матуа — отец и сын! Последний раз, когда я их видел, оба находились в весьма угнетенном состоянии. А сейчас…

— Какая встреча! — радостно размахивая руками, выскочил из машины бывший шашлычник. — Какие все-таки люди работают в нашей милиции — честные, справедливые! Настоящие бойцы невидимого фронта, мамой клянусь! Русик, вылезай, поздоровайся с товарищем!

С кривоватой, но тем не менее самодовольной ухмылочкой младший Матуа выбрался на тротуар. Я подумал, что, раз сама судьба делает мне этот маленький подарок, грех им не воспользоваться, и спросил:

— Можно, я задам вашему сыну один вопрос?

— Хоть два! — щедро согласился Харлампий.

— Скажи, Русик, на что ты рассчитывал, садясь играть на такие большие суммы?

Но отец не дал ему ответить. Сказал, нахмурившись:

— На меня рассчитывал. На эту вот шею. — Он крепко похлопал себя по загривку. — Щенок, сопляк, цены деньгам не знает! Моя вина, не воспитал, как надо. Ну, ничего, поймет еще.