лишь разжигал в себе некое подобие ее, дабы насытить беспросветную пустоту, подгонявшую бежать сломя голову на край света.

Вот он и приблизился к этому самому краю. Стоит ли шарахаться теперь обратно, чтобы вновь переживать свою унылую неприкаянность?

Лама видел, что ему удалось смутить белых людей. Однако, каждый по-своему, они сумели, сохранив достоинство, преодолеть страх. В глазах буддиста это было бесспорной заслугой. Интуитивно прозревая, что пришельцы обрели мужество, черпнув из темного колодца отчаяния, он простился с ними теплее, чем намеревался вначале. Даже пробормотал охранительную мантру и начертал в воздухе сокровенный знак. Пусть не светились их глаза бескорыстным исканием, но зато в речах не ощущалось тлетворного привкуса лжи, за которой прячутся мелочные, всегда сиюминутные вожделения. Примирившись с безнадежностью, зияющей в конце пути, эти люди хотели увидеть, прежде чем умереть. Да, они не были искренни и хитрили, но кто располагал властью остановить их?

Верховный по-прежнему собирательно воспринимал чужаков, не усматривая достойных внимания различий. Профессор Валенти, успевший снискать своими обширными познаниями добрую славу, сильно пал в его мнении, представ в роли переводчика. Привычная жестикуляция латинянина явилась в глазах старого настоятеля очевидным проявлением пристрастности, пробудив утихшие было подозрения.

Проводить Смита вышли все от мала до велика. Кутаясь в желтые тряпки, мальчишки-послушники жадно потягивали последние, подаренные на прощание сигареты. Хозяйки вынесли шарики масла, завернутый в тряпицу окаменелый горох и немного дикого меда в коробе из ротанга.

Наступили последние минуты. Анг Темба уже вывел за ворота яков, украшенных пестрыми лентами, старый согбенный монах, окурив людей и животных можжевеловым дымом, набросил на плечи склонившегося в поклоне американца белый прощальный хадак. Нетерпеливо ржали, предчувствуя дальний поход, лошади, взбрыкивая, отгоняли слепней. Храмовая прислуга, выстроившись на стенах, провожала гостя хриплым пением длинноствольных раздвижных труб. Их варварский рев поразил Смита какой-то первозданной мощью и безнадежностью. Они словно заживо отпевали уходящих. Гребенчатые шапки трубачей, столь похожие на шлемы героев Троянской войны, колыхались в такт натужно раздуваемым щекам. Полоскались на ветру шафраново-алые монашеские одежды, и пальцы моливших о благополучии в пути соединились в прощальном касании.

Даже старый лама показался в дверях библиотеки и, опустившись на несколько ступенек, поднял четки, благословляя.

Все казалось Смиту неповторимым и вещим. Он навсегда покидал причудливый милый мирок, к которому успел прикипеть сердцем, и его томило ощущение нереальности. Вот он сделает шаг, еще один, и все растечется в небе, словно мираж, или навсегда захлопнется в складках нездешних пространств и небывших времен.

Повинуясь нахлынувшему чувству, он, как рыцарь, уходящий в крестовый поход, взмахнул белым шарфом, прощаясь с верховным, и, подбежав к Джой, куртуазно встал на одно колено. Она подняла его, поцеловала в лоб и, не сдержав слез, осенила крестным католическим знамением.

Смит обнял Валенти, оседлал свою покорную лошадку и выехал за ворота.

Догоняя растянувшийся караван, он вынул блеснувший червонным жаром корнет-а-пистон и заиграл любимую мелодию, которая рвала и нежила его потерянное сердце.

Ни разу не обернувшись, он не видел, как проскользнул в распахнутые ворота темный призрак с кровавой раной в груди. Шарахнулись в стороны люди, открывая дорогу к лестнице, и незрячий лунатик начал медленно подниматься, нащупывая нетвердой ногой очередную ступень. Добравшись до площадки, где стоял верховный, он протянул испачканный кровью свиток и рухнул у ног властелина, чтобы обрести долгожданный покой, ибо тело его умерло несколько часов назад, когда разрывная пуля с оранжевой головкой разворотила грудную клетку

На третьи сутки караван, к которому у реки присоединились Макдональд с Аббасом, достиг заповедной рощи, посвященной богине Матери, откуда начинался долгий подъем на перевал.

У камня, выкрашенного пылающей киноварью, где в прежние времена приносились человеческие жертвы, Анг Темба дал знак остановиться и спешиться. Взяв предназначенные дары, погонщики робко ступили под сень замшелых вековых пихт. Лес был наполнен глухим перезвоном капель и шуршанием черных пиявок, так и кишевших в опавшей хвое. Ползучая крапива и ржавые папоротники льнули к оплетенным лианой стволам. В темных отстоянных лужах сновали скользкие головастики. Причудливые большие грибы, словно мертвые кости сквозь труху похоронных ящиков, упорно лезли на свет.

Из чистого любопытства Смит последовал за своими людьми. Стараясь не смотреть под ноги, где шевелился осыпанный иглами перегной, он вдохнул напитанный прелью застоявшийся воздух. Едва заметная тропка вскоре вывела на поляну с нагромождением плоских каменных плит, напоминавшим мегалитические руины. Но человеческая рука не прикасалась к этому первозданному хаосу. Лишь зияющие провалы гротов были помечены скупыми знаками неведомых, канувших в небытие народов.

Заметив, что в одной из верхних пещер затеплился свет, Смит вскарабкался на ближайшую скалу и стал подниматься по циклопическим ступеням. Молельня, в коей гималайцы зажгли свои курильные палочки, напоминала скорее дьявольское капище, где устраивали пиры каннибалы. Неровные стены и закопченный, окутанный паутиной свод были покрыты изображениями немыслимых монстров. Окровавленные клыки и когти терзали бледную человеческую плоть, оскаленные черепа тяжело провисали на гирляндах и перевязях, сплетенных из тонких зеленых змей, волосатые ведьмы пожирали младенцев, черные грифы несли в клювах пучки вырванных глаз, и повсюду в чашах из мертвых голов дрожала и пенилась кровоточащая масса.

На грязных, засаленных алтарях, насквозь источенных термитами, тускло лоснилась старинная бронза. При виде изображений тантрических охранителей у Смита захватило дух. Он узнал четырехликого Дэмчока, застывшего в неистовых объятиях с шакти, Хаягриву с лошадиной головой на макушке, Ваджрапани в облике птицеголового Гаруды, попиравшего омерзительных гадов.

Этим неповторимым фигурам поистине не было цены. И главное, они никому не принадлежали! Их никто не охранял, и лишь редкие путники наполняли позеленевшие алтарные чашечки хмельным араком и буйволиным маслом. Стоило выждать, покуда уйдут погонщики, и Смит становился полным хозяином здешних сокровищ: мог взять соскобы или вообще унести с собой любой предмет. Но он не решился даже прикоснуться к бронзовым изваяниям, чьи истлевшие одежды стали приютом для слизняков и насекомых. Недели, проведенные за стенами Всепоглощающего света, не прошли даром. Смит ощутил в себе упорную сдерживающую силу. Обозначилась резкая граница между тем, что дозволено и чего ни при каких обстоятельствах нельзя совершить.

Бросив в чеканную курильницу, украшенную узором из семи драгоценностей, полдоллара с профилем застреленного президента, он, страдая от полнейшей растерянности, покинул гоингханг — святилище темных духов.

Чем выше возносилась гремящая щебнем тропа, тем чаще встречались мутные ручейки и запутавшиеся среди кустарников грязные ледяные обсоски. Чуть ли не на каждом шагу демонстрируя немыслимое богатство оперения, вспархивали и прятались в сплетениях выбеленных корней фазаны.

Перед закатом, когда отвесную стену справа окрасил теплый печальный отсвет, караван достиг высшей отметки. По обе стороны распахнулась завораживающая даль. В притихшем холодеющем воздухе едва колыхались молитвенные ленты и выцветшие флаги, косо воткнутые в каменную пирамиду. Отдавая привычную дань хозяевам гор, погонщики тяжело попрыгали на землю, чтобы принести в жертву припасенный камешек — окатанную яшму, захваченную на переправе, кусок кремня с красивой прожилкой или окаменелый, круто изогнутый рог.

Скалы, похожие на обломки ребер исполинских ящеров, и крупные валуны были расписаны бесчисленными изображениями богов. Талые воды местами смыли не всегда стойкие краски, оставив на