— И сильно у вас дрожали руки?

— Сильно. Выпил накануне...

— А что у вас за неприятности?

— Я сказал — личные.

Ряднов ответил это так, что Ивонин понял: об этих неприятностях Ряднов не скажет.

— Ну хорошо, и куда же вы пошли после выстрела?

— Как — куда? К соседу. Думал разжиться у него стеклом, но у него не оказалось.

— Сразу пошли?

— Да... вроде бы сразу.

— А сосед не дал?

— Не дал.

— И что же вы сделали?

— Забил окно фанеркой и заложил... этим, ну... старенькое детское одеяльце у меня было. Потом обед сготовил, телевизор посмотрел. Вот и все...

Обстоятельность Ряднова, его словоохотливость настораживали. Еще не имея акта вскрытия трупа и не зная точно, чем именно, из какого оружия был убит Андреев, Ивонин все-таки решился на довольно рискованный вопрос.

— Понятно. А вы не скажете, почему у вас, охотника — ведь вы, сколько мне известно, охотник, — могло висеть заряженное ружье? Да к тому же заряженное не дробью, а жаканом... То есть пулей. Как вы это можете объяснить? Вам не кажется это странным?

— А чего ж тут странного? Живу я один, у самого леса... Мало ли что может быть. Вот и держал... заряженным. А что касается жакана... так разве ж на такой случай будешь заряжать дробью?

— На какой случай?

— Ну... на такой... на лихого человека. — Ряднов поспешно уточнил: — У меня оно всегда по- таежному заряжено — один ствол жаканом, второй дробью.

— Объясните, пожалуйста, а зачем вы применяли именно такой метод заряжания?

— Так в тайге всегда можно встретиться с медведем-шатуном или там с рысью. Вот потому и держишь жакан на всякий случай. А вторым стволом, с дробью, работаешь.

— А что, в наших лесах тоже есть рыси и эти... как их, шатуны?

— Откуда? У нас, ясно, нет. Так это я ж говорю про тайгу.

— Вот видите: зверей нет; а вы жаканы держите. Зачем?

— Я же сказал — на всякий случай. От лихого человека. Первый выстрел, в случае чего, предупредительный — дробью, а нет — тут уже, значит...

Ряднов развел руками и, кажется, впервые с некоторым подозрением посмотрел на Петра Ивановича. До сих пор, отвечая, он больше смотрел то в окно, то на Грошева, который быстро писал протокол. Смотрел так, словно искал у него поддержки и проверял по выражению его лица правильность своих ответов.

Теперь же он смотрел только на Ивонина, и Петр Иванович не сводил с него взгляда, стараясь смотреть в какой-нибудь один глаз Ряднова. В таких случаях следовательский взгляд действует вернее.

— У вас много патронов с жаканами?

— Нет, один только был.

— А почему ж так мало?

— А зачем больше? Он же мне не для охоты требовался.

— Понятно. Но вам не кажется странным, что вы, опытный таежный охотник, вдруг допустили случайный выстрел, да еще не куда-нибудь, а именно в окно?

— Я же сказал: действительно дал промашку. Злой был, руки дрожали... Вот и... А еще, может, потому, что давно стрелял, отвык...

Ряднов задумался. Его темные, под черными бровями глаза словно ощупывали комнату, следователя, Грошева и прикрылись мохнатыми ресницами.

Ивонин усмехнулся.

— Вы давно не охотились?

— Я зимой вообще редко... да можно сказать, совсем не хожу на охоту.

— Это почему же?

— Работаем мы на морозе, наверху. Намерзнешься, не хочется в поле идти, опять на мороз, на ветер.

— А в этот раз вы решили изменить правилу и пойти поохотиться. Так?

— Да. Настроение такое, вот и решил проветриться.

— Настроение... Настроение, оно, конечно, на многое влияет. А летом вы охотились?

— Летом не охотятся. Запрещено. А весной и особенно осенью любил походить.

— И как, удачно? С полем?

— Да пустым не приходил, — не сдержав горделивой улыбки, ответил Ряднов.

— Вы что же, хорошо стреляете?

— Как вам сказать... В армии снайперил, по спортивной стрельбе имел первый разряд. Полковник наш все на сверхсрочную оставлял — обещал на мастера спорта представить.

— А вы не остались?

— Нет. Мать у меня болела... Одна она жила, вот я и не остался.

— Только это и помешало?

— Не это, я бы остался, — строго ответил Ряднов. — Я армию любил. И стрелять любил.

— За что ж вам так полюбилась армия?

— За порядок, — отрубил Ряднов и отвернулся.

Ивонин вздохнул и спросил:

— И вот вы, такой опытный стрелок, таежный охотник, любитель порядка, и вдруг стреляете в окно. Тут я что-то не понимаю...

— Я не стрелял, я целился.

— В окно?!

— Ну, а куда ж еще? — повысил голос Ряднов. Потом что-то вспомнил и, видимо, успокоился. — Это ведь тоже привычка. В армии, когда проверяешь оружие, обязательно отворачиваешься в чистую сторону и держишь оружие вверх, в небо. А если прикидку делаешь, опять-таки обязательно в поле. Ну вот, наверное, поэтому... — Ивонин все так же пристально, иронически смотрел в глаза Ряднова, и каменщик, несколько замявшись, смутился и растерянно пояснил: — Потом еще — тоже привычка, — всегда хочется прицелиться во что-нибудь.

— Во что же вы целились, гражданин Ряднов, за окном? — перебил следователь.

— Не знаю... Не помню... — Он задумался. — Скорее всего, в сосенку какую-нибудь. В вершинку.

— Ясно. Значит, целился в сосенку... — задумчиво и даже как будто сочувственно протянул Ивонин. — А может, и не в вершинку? Может, и в серединку? А?

И это мелькнувшее сочувствие успокоило Ряднова, и он ответил умиротворенно, так, словно готов был помочь следователю:

— Может... Только я почему-то думаю, что в вершинку — она на фоне неба хорошо просматривается, а серединка сливается. Так что, скорее всего, в вершинку.

— А может, в серединку?

— А может, и в серединку. Честное слово, не помню.

Мягко зазвонил телефон, и Петр Иванович, все так же не спуская взгляда с Ряднова, снял трубку.

— Да. Сейчас приду.

Он ушел, а Ряднов долго смотрел в окно, потом обернулся и спросил у Николая:

— Чего он добивается? Не знаешь?

Николай пожал плечами, промолчал.

В канцелярии Ивонину передали протокол вскрытия трупа Андреева и завернутый в бумажку жакан — кусочек свинца, похожий на древнюю картечину. Петр Иванович взвесил жакан на руке, вздохнул и стал читать протокол. За привычно официальными словами вставало главное: жакан проник в сердце. Отличный