А согласованные действия махновцев и григорьевцев стали на редкость наглыми. Банды нападали на совхозы, убивали организаторов, в военкоматах уничтожали учетные карточки, срывая сроки мобилизации, грабили крестьян.

Дважды бандиты нападали на Елисаветград.

Тем временем Лобода собирал нужные сведения про Григорьева. Окольными путями Иван прослышал, что атаман оставил в усадьбе одного помещика пулемет, два ящика патронов и винтовки. Лобода поведал об этом Лашкевичу, а тот передал батьке. Со слов же Ивана Лашкевич сообщил Нестору о личной расправе Григорьева над махновцем, который стащил лук с поповского огорода. Так же охотно передавал он Егору признания махновских командиров о том, что стоит показаться разъездам конницы Шкуро, как атаман отдает приказ отходить подальше в лес, мотивируя это слабостью сил.

В начале июля объединенные банды ушли в Черно-Знаменские леса и закрепились в районе Оситняжка-Сентово-Федварь. Сотня Лашкевича обосновалась в Федваре. И тут на одной из попоек у Егора Лобода услышал, как приближенный Григорьева, бывший офицер Евграфов, хвастался, что порубал в Николаеве большого чекиста. Ух как захотелось Лободе разрядить обойму в его морду! Аж пальцы свело от злости.

Однажды утром Лашкевич и Лобода объезжали лесные заставы. Они неторопливо двигались под плотным пологом дикой дубравы. Причудливые блики проплывали по кителю ехавшего впереди статного Егора, скользили по лощеному крупу его вороного коня. Проселок был еще сырой после дождя. Изредка под копытами лошадей смачно чавкала грязь.

Неожиданно из-за куста послышалось:

— Стой!

— Свои… — Лашкевич сдержал вороного. — Все спокойно?

— Двух каких-то пымали. — Часовой вышел из-за куста. — Григорьева шукают. Самого атамана им надобно.

Лашкевич и Лобода проехали в глубину леса. Там у шалаша горел костер, около которого сидели махновцы. Между ними — двое, одетые в свитки и брыли. Едва увидев представительного, фертом сидевшего в седле Лашкевича, они вскочили. Выправка у них была отменной.

«Офицерье… Белая косточка», — понял Лобода.

— Кто такие? — наезжая на неизвестных грудью вороного, спросил Лашкевич. — Чего тут шастаете?

— Имеем личный пакет к атаману Григорьеву.

— От кого?

— Доложим атаману, — отвечал бойкий «крестьянин» с холеным лицом.

Второй держался позади.

— Давайте письма, — настаивал Егор. — Вы задержаны.

— Задерживайте. Пакет передадим только в руки атаману.

— А каков из себя Григорьев ваш? — спросил Лобода. В голове его мгновенно созрел дерзкий план.

— Мы его не видели, — отрапортовал «крестьянин».

— А может, Махно видели? — полюбопытствовал Иван.

— Тоже не видели. Мы не из этих краев. Махно нам не нужен. Мы с поручением к атаману.

— Добро, доложим, — бросил Лобода и отъехал вместе с Лашкевичем. — Давай, Егор, к батьке. План у меня есть… Слухай, уговори Нестора Ивановича, щоб представился, будто он и есть атаман. Тогда оци офицеры сами передадут ему письмо. И скажут, что нужно.

— Як ты додумався, Иван! — воскликнул просиявший Лашкевич. — Да ты ж у меня ума палата, як кажуть!

И, не щадя коней, они помчались в штаб.

Батьке план понравился. Переодевания и мистификации были в его вкусе.

— Побачимо, с кем наш атаман якшается… Беляков под охраной доставить ко мне. Думал Нестора Ивановича провести, атаман? Шалишь!

В штабе переодетых офицеров встретил сам Нестор в офицерском мундире царской армии, но без знаков различия, подтянутый, в фуражке, куда он спрятал свои анархистские патлы.

Опершись на эфес сабли, Махно ел глазами деникинцев:

— Я атаман Григорьев. Что имеете сообщить, господа?

Вперед выступил молчавший до этого «крестьянин»:

— Командующий Добровольческой армией просил передать вам пакет. Лично. А на словах — он ждет вас.

Махно протянул руку.

— Прошу извинить! — «Крестьянин» сел, положил ногу на ногу и ножом отодрал подметку на австрийском ботинке. Достал из-под нее сложенный вдвое пакет. — Прошу.

Батька резким движеньем схватил конверт, вскрыл его, пробежал глазами бумажку. Лицо его побагровело, а уголки губ задергались. Еще раз глянув на офицеров, он подал Дашкевичу знак следовать за ним и вышел в соседнюю комнату.

Там он еще раз прочитал подписанную самим Деникиным бумагу, скомкал ее, в руке:

— Егор, вот этих деникинцев украсть так, чтоб ни одна живая душа не знала. Возьми Алима. А тебе — спасибо, Егор. — И батька положил руку на плечо Дашкевича.

— Это не я придумал — Лобода, — смущенный лаской, ответил сотник. — У Ивана ума палата. Преданный человек.

— И ему и тебе благодарствую. Змеюку пригрели! Деникин ему генерала сулит, коли нас продаст! Ну, он от меня получит! Пока чтоб тихо. А этих украсть сейчас же! — И вдруг, расчувствовавшись, батька проговорил: — Спасибо и тебе, и Ивану. А я было подумывал, что после гибели Озерова да Михалева с Бурбыгой, почитай, и не осталось до конца преданных мне людей.

Полчаса спустя в глубине леса оба деникинца были зарублены Лашкевичем и Алимом, личным палачом батьки.

Днем Махно собрал приближенных и под строгим секретом сообщил им о письме Деникина к Григорьеву. Решили на следующий день, в субботу, устроить митинг в соседнем селе Сентово и разоблачить атамана перед народом.

Об этом Лободе рассказал Дашкевич, приказав Ивану скакать в Сентово, чтобы приготовить там ночлег для Махно.

Прибыв в Сентово еще до захода солнца, Иван сразу же направился в исполком. Он передал, чтобы завтра был обед на пять тысяч человек, шестьсот мешков овса для лошадей. Исполкомовцы долго не совещались — знали: несдобровать, коли ослушаются.

Устроился Лобода в исполкоме. Вечером он долго сидел на крыльце, глядя на село. Оно было большое и богатое. В нем на протяжении многих лет квартировали кавалерийские части. В центре раскинулся большой плац, где проходили учения. Рядом с ним — большая конюшня, но теперь над ее входом висело полотнище с надписью: «Клуб».

Утром крестьяне стали сносить к исполкому мешки с овсом. Хмуро сваливали ношу с плеча, плевались и уходили. Над хатами бойко курились дымки — хозяйки варили борщ с салом и кашу на пять тысяч человек. В селе стояла тишина, словно в небе над ним собрались тучи и вот-вот ударит гроза.

К полудню появились махновские тачанки. Они остановились на площади.

«Как же это Махно расправится с атаманом? — думал Лобода. — Не один же атаман явится в Сентово! Не с одними телохранителями! Коли махновские тачанки будут в центре села, то григорьевцы вокруг расположатся. Чего задумал батька? Никогда не разберешься в его замыслах. Сколько штабные ломают голову, а Махно все по-своему переиначит».

Действительно, после полудня вокруг плаца, где разъезжали махновские тачанки, стали располагаться григорьевские части. Появился в исполкоме и сам Григорьев — плотный, похожий на немецкого фельдфебеля, с пучком усов под носом, постриженный ежиком. Атаман приказал созвать крестьян на митинг в клуб к восьми вечера.

Батька прибыл в Сентово как-то незаметно, проскочил на тачанке, запряженной вороной тройкой,