Мы хоть и критикуем Ломброзо, а в чем-то он все-таки прав. Разве такой тип не может быть предрасположен к преступлению?

— Предрасположение к преступлению по антропологическим данным определяется теперь не только ломброзианцами, но и неоломброзианцами, — усмехается Черкесов, — но разницы между ними никакой. И те и другие видят корни преступности лишь в биологических свойствах личности.

— Но ведь в какой-то мере…

— Да, в какой-то мере они правы! — соглашается Черкесов. — Но биологические свойства личности — не определяющее начало. Дайте-ка мне эти фотографии — их нужно показать Ясеневу. Сестра его не звонила сегодня?

— Нет, Олег Владимирович.

— Ну, а вы что помалкиваете? — обращается Черкесов к майору Платонову — эксперту-криминалисту райотдела. — Вы наш собственный, так сказать, эксперт, а мнения своего о прослушанной магнитной ленте не говорите.

— Размышляю пока, — скромно произносит Платонов, — потому и не тороплюсь.

Черкесов знает, что Платонов слов на ветер не бросает и прежде, чем придет к какому-либо заключению, взвесит все не один раз.

— Одно только несомненно, Олег Владимирович, — раздумчиво произносит майор, — запись на этой ленте велась не нашим магнитофоном. Это какой-то иностранный на батарейках или аккумуляторах.

— А отсюда вывод…

— Нет, пока никакого вывода. Такой магнитофон можно было и в комиссионном магазине на Смоленской площади купить.

— Согласен с вами — не будем торопиться. Ну, а как у нас дело с поиском такси, Федор Васильевич? — снова обращается Черкесов к майору Глебову. — Подключили к нашей группе еще кого- нибудь? Начальство обещало.

— Да, подключили двух лейтенантов. Прямо из милицейской спецшколы. Им я и поручил поиски шоферов такси, ездивших вечером девятого мая на машинах с интересующими нас номерами. Но пока никаких результатов.

Капитан Черкесов смотрит на часы — рабочий день в райотделе давно уже окончен.

— Пошли по домам, — говорит он своим коллегам. — Всего все равно не переделаешь, а срочного ничего пока нет.

Сам он остается еще на несколько минут. Ему спешить некуда, он человек холостой.

“А что, если съездить к Ясеневым?” — мелькает вдруг неожиданная мысль.

И, не раздумывая более, он едет к себе и переодевается в штатское. От его дома на Большой Грузинской до улицы Герцена, на которой живут Ясеневы, недалеко. Черкесов не торопясь идет к ним пешком и думает почему-то не о Михаиле, а о Валентине.

“Дома ли она сейчас? Должна быть дома — вечером она Михаила одного не оставит…”

— А знаете, я ведь почему-то ждала вас сегодня, — открывая ему дверь, простодушно признается Валентина.

— Значит, я могу не считать себя незваным гостем? — шутит Черкесов. — Ну, а как наш больной?

— Днем чувствовал себя неплохо, а к вечеру захандрил. Вернулись прежние страхи…

— Ну, что ты все из меня какого-то неврастеника делаешь? Обиженный Михаил выходит из своей комнаты.

— Добрый вечер, товарищ капитан! Или, может быть, мне полагается гражданином капитаном вас называть?

— Называйте меня лучше Олегом Владимировичем, — улыбается Черкесов. — Да посмотрите-ка на эти вот фотографии. Не узнаете ли кого-нибудь?

Михаил внимательно всматривается в лица, а Валентина удивленно восклицает:

— Одного и я знаю! Это же Верочкин поклонник!

— А мне никто из них не знаком, — разочарованно возвращает фотографии Михаил.

— А какой же из них Верочкин поклонник? — любопытствует Черкесов, повернувшись к Валентине.

— Да вот этот. Ужасно некрасивый, но безумно, и притом безнадежно влюбленный парень, — смеется Валентина, указывая на одну из фотографий.

Взглянув на нее, начинает смеяться и Черкесов.

— Не правда ли — ужасный урод? — спрашивает его Валентина.

— Я смеюсь совсем не потому… Мы ведь за Тарзана его приняли. Он почти весь день возле вашего дома околачивался.

— Ну, это-то понятно. Он сейчас в отпуске, вот и торчит целыми днями под Верочкиными окнами. Она даже в милицию хотела жаловаться.

— А кто он по специальности?

— Инженер-конструктор какой-то. И, говорят, талантливый.

— Вот вам и тип, предрасположенный к преступлению! — снова начинает смеяться Черкесов.

Валентина и Михаил удивленно смотрят на него.

— Сейчас объясню, — обещает Черкесов. — Эх, надо бы Глебову позвонить! Ну да ладно — успею сделать это и завтра. Глебов — мой коллега. Посмотрев на фотографию этого безнадежно влюбленного инженера, он вдруг вспомнил теорию итальянского психиатра Чезаре Ломброзо, раскритикованную в наших учебниках криминологии, и решил, что Ломброзо все-таки в чем-то прав.

— А вы разве не признаете этой теории? — спрашивает Черкесова Михаил. — Разве преступные наклонности, так же как и противоположные им, не заложены в каждом человеке? Вот Фрейд, например, считает…

— Простите, Миша, а вы читали Фрейда или знаете о нем понаслышке?

— Видите ли… — мнется Михаил.

— Это Джеймс их по части фрейдизма натаскивал, — раздраженно перебивает его Валентина. — Знакомил и с пресловутым “комплексом Эдипа”, и с теориями современных психоаналитиков.

— Ну и что из того? — повышает голос Михаил. — Что же плохого, что Джеймс нас с учением Фрейда знакомил? Его чтят во всем мире, а у нас он почему-то запрещен…

— Почему же запрещен? — удивляется Черкесов. — Его книги есть во многих библиотеках. С некоторыми из них наши профессора специально даже рекомендовали познакомиться во время моей учебы в юридическом институте.

— А вы его для чего читали? Чтобы критиковать или для того, чтобы учиться у него тайнам человеческой психики? — допытывается Михаил.

— Учиться у него, в общем-то, нечему. Закономерностям психических явлений учились мы у Павлова, а Фрейда читали только потому, что он все еще на вооружении у современной буржуазной психологии и криминологии.

— Не переменить ли нам тему разговора? — предлагает Валентина. — А еще лучше, если мы пройдем в мою комнату и выпьем чаю.

— Скажешь тоже! — усмехается Михаил. — Олегу Владимировичу не полагается, наверно, распивать чай с такими, как я…

— А я вот от чая и не откажусь как раз, — смеется Черкесов. — Не отказываюсь я и от беседы о Фрейде. Не знаю, кто вам его преподавал, Миша, но не сомневаюсь, что вам непременно поведали об убежденности Фрейда в том, что первобытный человек, нисколько не изменившись, продолжает жить в нашем подсознании. Этот предок, по Фрейду, был более жестоким существом, чем другие животные, и любил убивать. Я даже дословно запомнил одно выражение Фрейда. Он писал в какой-то из своих книг: “Если судить о нас по желаниям нашего подсознательного, то мы, подобно первобытному человеку, просто банда убийц”. Ну что, разве не это проповедовал вам Джеймс?

— Да, что-то в этом роде… — смущенно признается Михаил. — Но ведь действительно гнездится в человеке что-то такое…