Лондона и соседних графств. Они гудели, как рой самодовольных мух, и гораздо больше интересовались тем, кто не получил приглашения, чем самим представлением.

– Кто эта молодая актриса? – спросила леди Блехшмидт свою собеседницу миссис Фулдженс. – Та самая рыжеволосая крошка, что так замечательно сыграла леди Макбет в прошлом году в театре «Олимпик»?

– Нет, я думаю, она новенькая, – ответила миссис Фулдженс. – Все говорят, что ее открыл Холбрук, что бы это ни значило.

Она надеялась на то, что открытие герцога не означало интимных отношений.

Миссис Фулдженс переживала тяжелое время, пытаясь выпихнуть замуж свою единственную дочь, и очень уповала на обратившегося к трезвой жизни герцога. Но если тот демонстрировал обществу свою любовницу в семейном театре…

Ну, тогда даже отчаявшаяся мать отвергла бы его в качестве потенциального зятя.

– Это лорд Пул там? – спросила леди Блехшмидт. – Господи, кажется, его волосы теперь совсем другого цвета. Из седых они стали черными. Должно быть, от скорби по почившей супруге.

– Я слышала, что он ведет себя как старый дурак, но здесь я его не вижу, – сказала миссис Фулдженс, скосив глаза. – А вот и леди Годвин. Неужели она носит еще одного ребенка?

– Похоже на то, – сказала леди Блехшмидт с серьезностью человека, скорее довольного, чем недовольного тем, что ее брак не украсили дети. Подумать только, сколько миссис Фулдженс мучается с Дейзи. И эти пятна на лице девочки сводят на нет ее надежды на брак.

– Но они очень преданы друг другу, – сказала миссис Фулдженс, глядя, как лорд Годвин заботливо усаживает жену с видом обладателя, которому она становится дороже с каждым днем.

Леди Блехшмидт сочла прискорбным и огорчительным то, что, с ее точки зрения, лорд Годвин был много интереснее, когда за его обеденным столом выставляли себя напоказ русские балерины. Счастливые браки так редки в свете, они просто завораживают людей. Но их так скучно наблюдать!

В эту минуту послышался звук трубы, появившейся в руках лакея.

– Наконец-то! – сказала леди Блехшмидт. – Мне не терпится увидеть милую леди Гризелду в костюме. Сама бы я ни за что не надела сценический костюм. Это так унизительно для человеческого достоинства.

Подняли занавес, и из уст всех присутствовавших вырвался вздох при виде герцога Холбрука, одетого щеголем времен Реставрации и развалившегося возле стола.

Дейзи, сидевшая рядом с миссис Фулдженс, довольно сильно ущипнула ее, что означало – Дейзи согласна с идеей матери выдать ее за герцога.

Вздох возбуждения прошел по залу. На сцену неспешной поступью гуляюшего вышел мужчина, вероятно, приходившийся герцогу незаконнорожденным братом, тот, кто был главным предметом светских сплетен уже несколько месяцев. Не вызывало ни малейших сомнений сходство между братьями: у обоих были затененные ресницами глаза и одинаковые скулы.

– Они похожи как две капли воды, – сказала леди Блехшмидт с восторгом. – Это шокирует. Не правда ли?

– Он и в самом деле выглядит как профессор, да? Как жаль, что он не годится для брака.

Джентльмен впереди них обернулся и иронически поднял бровь.

– Кто это? – спросила громко леди Блехшмидт.

– Это лорд Керр. Он один из держателей акций театра Гайд- парка, – пробормотала миссис Фулдженс. – Крукшенк нарисовал злой шарж на него. И Хэтчард держал этот шарж в своей витрине целый месяц.

Некоторое время они смотрели пьесу молча. Леди Блехшмидт была несколько напугана свободой, с которой были показаны ее персонажи. И в самом деле, Гризелда продемонстрировала совсем иную сторону характера, взявшись за роль будущей любовницы Дориманта.

– Герцог очень хорош. Верно? – спросила шепотом миссис Фулдженс через некоторое время.

Но герцог не был так хорош, как мисс Лоретта Хоз. Они обе это заметили, и, должно быть, лорд Керр думал так же, потому что он подавался вперед каждый раз, когда девушка появлялась на сцене.

Наконец миссис Фулдженс была вынуждена спросить:

– Вы полагаете, она chere amie[19] герцога?

Леди Блехшмидт наблюдала пороки и мужчин, и женщин дольше, чем согласилась бы это признать, и не заметила ничего похожего на любовную игру в стремительном диалоге Дориманта и миссис Ловейт.

– Ни в коем случае, – сказала она миссис Фулдженс. Эта достойная матрона поудобнее уселась в кресле и перестала обращать внимание на пьесу, погрузившись в счастливые мечты, в которых ее дочь Дейзи фигурировала в качестве герцогини.

Но леди Блехшмидт была увлечена пьесой, хотя и находила действующих лиц несколько фривольными. Диалоги Дориманта с Харриет, деревенской барышней, поразили ее, и она смотрела на них, прищурив глаза. Особенно они ее потрясли в четвертом акте, и она попыталась снова привлечь к сцене внимание миссис Фулдженс.

Миссис Фулдженс, понаблюдав минут пять, как герцог флиртует с Имоджин Мейтленд, была вынуждена признать тщетность своих надежд.

В вечер после представления Рейф вновь стоял, опираясь спиной о стену фруктового сада, полный сладостных предчувствий. Он думал об экипаже. Возможно, им не надо будет ехать так далеко – в Силчестер. Потом он услышал шуршание юбок по палой листве, насторожился и подумал, всегда ли будет ждать Имоджин с таким обжигающим душу нетерпением.

Но это была не Имоджин. По тропинке шла Джози. Он отступил поглубже в тень старой яблони. Его все еще мучило недоумение, как Имоджин могла не узнать его даже с фальшивыми усами. Но уж Джози-то была востра и прилипчива, как клещ.

Она остановилась прямо перед ним.

– Я должна известить вас, что моя сестра не придет, – сообщила она без предисловия. – Она очень признательна за это приключение, сэр, и благодарит вас за то, что вы составляли ей компанию.

Она протянула ему записку.

Рейф взял ее, ощущая все усиливающееся беспокойство.

– Хорошо ли она себя чувствует?

– Конечно. Она не хочет ехать в Силчестер. Думаю, она все объяснила в записке.

Рейф замолчал. Едва ли стоило спрашивать Джози о причине. Такая молоденькая девушка, как Джози, не могла иметь представления о «приключениях» молодой вдовы. Он поклонился и смотрел вслед Джози, рысцой удалявшейся по тропинке в направлении Холбрук-Корта.

Бывали случаи, когда вечера, вот такие, как этот, казались ему привлекательными, если удавалось утопить их в бренди. Но вместо этого он начал читать короткую записку Имоджин (из которой не узнал ничего), а потом направился в свою спальню и ждал до полуночи, пока не придут часы, когда ночь становится непроницаемой, как черный бархат, а наступление рассвета кажется невозможным. Даже птицы переставали щебетать в такой час. И наконец он наступил. Рейф, нацепив усы, направился по коридору.

Имоджин спала на животе. Он поставил свечу на прикроватный столик и некоторое время созерцал ее скулы. Когда ее глаза были закрыты, лицо казалось совсем другим, будто принадлежало не такой своенравной, а более покладистой женщине. Он сел рядом, и кровать слегка прогнулась. Она открыла сонные глаза, не способные видеть его.

–  Привет, – сказал он.

– Это вы, – последовал не слишком любезный ответ. Потом она повернулась и зевнула.

Рейф смотрел, как ее ночная рубашка обрисовала ее груди, и ощутил почти неодолимое желание упасть на нее камнем с высоты.

– Почему ты не пожелала ехать в Силчестер? – спросил он, придавая своему голосу манеру Гейба, к которой уже привык, как к собственной. – Я прочел твою записку, но она не слишком внятна.

Она подалась вперед и похлопала его по руке, будто он был пансионером, просившим свой кусок хлеба.

– Я так вам благодарна за ваше общество, которым я невероятно наслаждалась, но теперь решила вести более целомудренную жизнь.

Рейф наклонился поцеловать ее. Она остановила его жестом, но ему удалось прижаться губами к ее губам.

– Да ну же, Имоджин, – сказал он. – Ты слишком страстная, чтобы вести безгрешную жизнь. Едва ли ты смогла бы уйти в монастырь. Ты вдова, и ничто не может тебе помешать развлекаться.

Но она не растаяла в его объятиях. Вместо этого отпрянула и пристально смотрела на него.

– Верно, что я не предаю Дрейвена, проводя время с вами… Но думаю, что в каком-то смысле изменяю себе.

Рейф открыл рот, поморгал и снова захлопнул его.

Имоджин взглянула на его лицо и подавила улыбку. Гризелда совершенно права. Заявление о том, что она предает себя, сразило его и заставило замолчать.

Он откашлялся, прочищая горло.

– Ты действительно хочешь прекратить наши встречи? – Голос его звучал озадаченно.

Она кивнула.

– Как я уже сказала, я благодарна. Мне было очень приятно. Но я не хочу считать себя женщиной, занимающейся любовью в чуланах для швабр и каретах. Я получила бесценный урок.

– Нам незачем заниматься любовью в каретах! – сказал он, и в голосе его прозвучала надежда.

– Я не хочу продолжать тайную связь.

Молчание. Потом он сказал:

– Похоже, вам легко забыть о наслаждении, которое мы разделяли.

– Я упивалась вашей близостью, – сказала она. – Но, если я отважусь на новый роман, Гейбриел, я не буду охотиться за партнером.

– Мои чувства… – пробормотал он сквозь зубы.

Но она улыбнулась.

– Я верю, что ваше желание искреннее, и признательна вам за него.

Это была отставка.

Он поднялся на ноги, отчаянно раздумывая, не сорвать ли фальшивые усы. И все же был в ужасе. Рейф был