Силчестер с братом Рейфа? Хотя прекрасно знаешь, что твоя репутация может пострадать от этого, а то и вообще будет погублена, – заметила Джози, прерывая раздумья Имоджин.
– Меня не узнают, – спокойно возразила Имоджин.
– Неужели тебя ничуть не беспокоит такая вероятность?
– Нет.
И это на самом деле было так. Она боялась того, что не могла открыть Джози: что потеряет голову от жарких поцелуев Гейба и падет их жертвой, хотя, судя по тому, как холоден он был с ней сегодня, между ними не возникнут длительные отношения.
– Должна признаться, – задумчиво сказала Джози, – что я тебе завидую.
Имоджин фыркнула.
– Тебя не волнует твое доброе имя и опасность навлечь на себя презрение общества. Ты без малейшего усилия завладела вниманием нашего отныне трезвого опекуна, и не пытайся притворяться, что это не так, Имоджин, я не слепая, а теперь не моргнув глазом отправляешься искать приключения, которые в лучшем случае можно назвать декадентскими. Если не совершенно неприличными. И к тому же с братом нашего опекуна. Право же, в этом есть что-то библейское.
– Ты обладаешь даром так очаровательно все излагать, – заметила Имоджин, поднимаясь и набрасывая на плечи театральный плащ. Ввиду несчастного случая с винным бочонком золотое платье миссис Ловейт было непригодно для вечернего выхода, но наряд, предназначенный для Белинды, оказался столь же кричащим и мог послужить блестящей маскировкой. Платье было алым в горошек и отделано черной тесьмой. Пояс к нему тоже был черным и украшен диковинными письменами ярко-алого цвета, хотя, судя по всему, он существовал только для обрамления чрезвычайно низкого декольте.
– Хорошо, что мне не придется играть в этой пьесе, – заметила Джози. – Я бы не влезла ни в одно из этих платьев.
– Я и сама с трудом в них втискиваюсь, – призналась Имоджин, опуская глаза. Ее груди ненадежно поддерживал алый корсаж, если узкую полоску атласа можно было назвать этим словом.
– Пожалуйста, позаботься о том, чтобы тебя не узнали, – сказала Джози вслед уходящей Имоджин.
Имоджин ответила улыбкой.
– Я не беспокоюсь. Я вдова, а в этом состоянии есть некоторые преимущества.
– Знаю. Я просто очень эгоистична.
В голосе Джози прозвучала нотка печали, и это не ускользнуло от Имоджин.
– Что ты хочешь этим сказать?
Глаза Джози увлажнились.
– Я не хочу, чтобы из-за тебя разгорелся скандал, потому что и без того мне трудно выйти замуж. Если узнают, что у тебя связь с незаконнорожденным братом Рейфа, как мне найти мужчину, который пожелает взять меня в жены?
На мгновение Имоджин пронзило чувство вины.
– О, дорогая, не беспокойся! – Она вернулась поцеловать сестру. – После сегодняшнего вечера я больше не стану выезжать с мистером Спенсером. И ты не должна волноваться из-за будущего весеннего сезона. Ты красивая молодая женщина.
– Я… – начала было Джози, – я устала от этих мыслей.
– Я буду крайне осмотрительной, – пообещала Имоджин.
Он стоял, прислонившись к стене фруктового сада и ожидая ее. Несмотря на то что сурово увещевала себя, пока спускалась по лестнице, невзирая на флирт с Рейфом и беседой с Джози… Имоджин почувствовала, как быстро и сильно забилось ее сердце.
Совесть ее не дремала и продолжала яростный монолог: «Ты ведешь себя не лучше шлюхи! Днем ты целуешь одного брата, а…»
Он двинулся навстречу приветствовать ее. Лицо его было затенено низко спускавшимися и переплетавшимися ветками яблонь, а поля шляпы опущены.
Она не могла видеть его глаз: были ли они бесстрастными, невыразительными, равнодушными, как за ужином? Но он заговорил, и его медлительная профессорская речь проникла в нее до костей и растопила их.
– Леди Мейтленд, я боялся, что вы не придете.
– Точность – вежливость королей, – сказала Имоджин. – А так как я не особа королевской крови, то с моей стороны было бы самоуверенностью приходить вовремя.
Он наклонился поцеловать ей руку.
– Я рад вас видеть. Опасался, что вы передумали.
– Это почти так. Куда мы отправимся сегодня?
Он придержал для нее приоткрытыми ворота сада.
– Может, предоставить пестрой толпе в Силчестере забавляться на ее собственный вкус? В Мортимере идет пантомима.
– Разве сейчас подходящее время для пантомимы? Разве не рано? Ведь еще только октябрь.
Гейб подсадил ее в экипаж.
– В Лондоне пантомимы играют ежедневно три месяца подряд, вплоть до Рождества. Признаюсь в своем детском пристрастии к пантомимам.
Имоджин усаживалась, расправляя складки плаща таким образом, чтобы ее полуобнаженные груди были не слишком на виду.
Коляска рванула с места, и Имоджин вдруг охватил приступ паники. Что, если он захочет поцеловать ее немедленно? Она пыталась придумать какую-нибудь тему, чтобы завести неспешную вежливую беседу.
– Вы видели когда- нибудь Джозефа Гримальди?
– Клоуна? В прошлом году смотрел спектакль с ним. Думаю, его интерпретация «горячих булочек» перещеголяла бы вас и прелестную Кристабель. Вы получили бы огромное удовольствие.
Больше Имоджин не могла ничего придумать, а Гейб, похоже, также имел мало желания разговаривать с ней, хотя и не проявлял склонности набрасываться на нее прямо в экипаже и целовать. Это ее сбивало с толку. Нынче днем они с Рейфом болтали так непринужденно! Затянулось ли их молчание потому, что Гейба интересовала лишь доступность женщины и у него не было причины развлекать ее беседой?
Эта мысль вызвала у нее беспокойство. Но идея посмотреть пантомиму привлекала ее, и она не могла противостоять соблазну.
– Это будет «Золушка»? – спросила она. – Мои сестры и я читали эту пьесу в «Источниках Экермана», когда жили в Шотландии.
– Весьма вероятно, – ответил Гейб. – Это одна из самых популярных пантомим. Я видел ее, когда она впервые шла в «Друри-Лейн»… Это было, должно быть, лет десять назад.
– А другие виды театрального искусства вас привлекают? Я имею в виду не пантомимы.
– Да, я люблю театр, хотя сам никогда не пробовал силы на сцене. И, скажу честно, жду не дождусь такой возможности.
– Кажется, роль мистера Медли довольно интересная. А подумайте, что досталось мне! Роль невинной деревенской простушки.
– Которой удается отхватить самый лакомый кусок, – сказал Гейб. – Вы оставляете в дураках этих городских красавиц Белинду и миссис Ловейт и получаете главный приз.
– Если Дориманта можно так назвать.
– Как вы думаете, мой брат хорошо сыграет Дориманта?
– Ну, едва ли его можно назвать распутником, – сказала Имоджин, ощутив вдруг странное желание защитить его.
Гейб рассмеялся.
– Леди ваших достоинств не должна даже иметь представления о том, каковы признаки настоящего ловеласа.
Имоджин прищурилась.
– Смею вас заверить, – сказала она холодно, – что мое длительное знакомство с вашим братом привело меня к пониманию, что у него нет ничего общего с Доримантом. Может, сэр, вам бы следовало поменяться ролями с братом?
Он рассмеялся, и у нее возникло жутковатое чувство, потому что этот смех так напомнил ей Рейфа.
– Мой брат будет польщен вашим мнением о нем и вашей лояльностью.
Имоджин фыркнула и вошла в театр «Форчун», прошествовав мимо мальчика, придерживавшего дверь открытой, так быстро, что он не успел насладиться созерцанием ее груди. Фойе театра было украшено полотнищами красного бархата и ярко освещено.
– Кажется, у них газовое освещение, – заметил Гейб.
– Это один из лучших и самых известных театров вне Лондона, – сообщил им консьерж, ожидавший, чтобы проводить их к местам. – У нас лучшие представления во всем графстве.
Он покосился на яркое платье Имоджин.
– Мы будем слишком заметны, если я возьму ложу, – сказал Гейб ей на ухо, пока они шли к своим местам по центральному проходу. – Но я не хочу сидеть и рядом со сценой.
– Почему же?
– Вероятно, вы никогда не видели пантомиму? – сказал Гейб, направляя ее легким прикосновением к плечу вслед за служителем с фонариком в руке.
– Не видела, – призналась Имоджин. – Я знаю, что у них были гастроли в Глазго в прошедшие несколько лет, с тех пор как они приобрели популярность в Англии, но мой отец не любил путешествовать.
«Потому что, – добавила она про себя, – он никогда не стал бы тратить деньги, которые можно было употребить на бега».
– В таком случае я имею честь познакомить вас с искусством пантомимы и уверяю вас, что нам не стоит располагаться близко к сцене.
Имоджин опустилась в кресло, обитое красным бархатом. С обеих сторон размещались ложи, из которых в изобилии струился бархат и цепи из искусственного жемчуга.
– На удивление вульгарно, – прокомментировал он вполголоса.
– А мне нравится, – не согласилась Имоджин. – Это напоминает мне изображение золоченой колесницы, которое я однажды видела.
Почему-то у нее сложилось мнение, что пантомима – искусство дикое, что зрители там издают оглушительные крики и все это люди самого низкого пошиба. Но те, кого она видела вокруг, принадлежали к среднему классу – это были благопристойные бюргеры, мясники и сельские сквайры.
Прямо перед ними почтенная матрона в чепце из пурпурной ткани с бархатной лентой оглядывалась вокруг и окидывала величественным взором их ряд, а потом отвернулась, сделав резкое движение, и теперь смотрела в другую сторону, а чепец ее подрагивал от негодования.
Имоджин повернулась к Гейбу, кусая губы, чтобы не рассмеяться.
– Мой
