чувствовала остроту ее лезвия. Как часто она задавала себе тот же вопрос… В Англии жизнь была бы куда приятнее. Не пришлось бы думать о куске хлеба, о крыше над головой, о тысяче других жизненно важных вещей. Останавливало ее только одно – в глазах людей она навсегда осталась бы невестой, от которой сбежал муж. «Бедная, бедная Шарлотта Маккиннон, муж оставил ее через неделю после свадьбы», – говорили бы они.

Шарлотта ждала и не хотела никакого сочувствия.

– Когда наконец поступили деньги моего деда, – продолжала она, раздраженная мыслью о том, что не получила от этого мужчины иного отклика, кроме молчания, – жизнь стала намного легче. Мы смогли починить крышу и начали подумывать о школе.

– Почему именно о школе? – Диксон снова повернулся к плите и продолжал чистить котел своим странным способом, но на этот раз действовал значительно спокойнее.

– Видишь ли, это стало моей мечтой. Сначала я просто не хотела возвращаться в Англию побежденной. Новобрачной, от которой почему-то сбежал муж. Потом, когда зима миновала, мне пришло в голову, что я гожусь для преподавания. Мне надо было занять чем-то свою жизнь, поскольку не суждено стать женой и матерью.

Диксон молчал.

– Я всегда любила книги, – призналась Шарлотта. – И всегда чувствовала себя уютно в библиотеке. У меня тяга к печатному слову. Мне нравится вид книжной страницы, нравится угадывать, о чем думал писатель, нравится, как мысль автора переходит из его головы в мою. То же самое я чувствую, когда преподаю. Латинская пословица говорит, что, узнавая, ты учишься, а обучая, узнаешь. – Она опустила взгляд на свои руки. – Видишь, я снова взялась за старое. Раньше ты не любил, когда я цитировала что-нибудь из прочитанного. У меня своеобразная память: если я что-то прочту, то долго помню это дословно.

– Думаю, ты неправильно меня поняла. Может быть, я просто завидовал твоей памяти.

Шарлотта рассмеялась, но смех был слишком сухим, в нем совсем не слышалось веселья.

– Когда-то ты говорил, что я – ходячая библиотека и что нет смысла тратиться на новые книги, можно просто сунуть меня в книжный шкаф и к концу дня я, как попугай, перескажу любую страницу.

– Я был негодяем, правда?

Шарлотта молчала.

–  Возможно, я так был полон чувством собственной важности, что не мог оценить других, – сказал он. – Только время лечит эту юношескую болезнь. Надеюсь, ты примешь мои извинения за те слова. И за поступки. Очевидно, миссионеры – не единственные люди на земле, кому приходится отвечать за свои дела.

Шарлотта не знала, что на это ответить, и сама задала вопрос:

– Мэтью сумел простить своего приемного отца?

– Я никогда не задавал ему такого вопроса, – сказал он, оставил котелок на плите и опять сел за стол. – Мэтью по-настоящему хороший человек, в мире мало таких людей. Он ни за что не станет умышленно причинять боль другому человеку, и я не сомневаюсь, что он с ангельской добротой готов все простить. Иногда мне кажется, что он слишком хорош для этого мира.

– И ты определил себе роль защитника, намеренного укрыть его от человеческой жестокости? Я бы никогда не могла этого в тебе предположить, Джордж, – мягко проговорила она, осознавая, до какой степени это справедливо. Человек, которого она знала пять лет назад, не умел никому сочувствовать. Он стал бы насмехаться над мягкостью Мэтью, над его простотой, вместо того чтобы защищать эту мягкость и простоту.

– Не стоит изображать из меня святого, Шарлотта. Ты более всех других знаешь, насколько я далек от столь светлого образа. – Но его улыбка смягчила суровость слов.

Как ни странно, но эти двое пребывали сейчас в полном согласии или по крайней мере заключили перемирие.

– Зачем ты вернулся? – спросила она, понимая, что может нарушить хрупкое равновесие, но этот вопрос мучил Шарлотту с момента появления мужа в бальном зале.

– Я был одинок, – ответил он, ведя пальцем по доскам стола. – Я люблю Восток, люблю путешествия, но мне нужно было вернуться домой.

– О чем ты тосковал больше всего? – спросила Шарлотта и внутренне напряглась: вдруг он подумает, что она ждет от него комплимента? Но это едва ли. Джордж никогда не скрывал неприязни к браку и к ней самой.

Он замер, не поднимая глаз от стола.

– Я скучал по людям, которые меня знали, по родным местам, где я провел большую часть жизни. – Он быстро взглянул на Шарлотту. – Может быть, поэтому и вернулся. – Он улыбнулся. – Я прожил на Востоке всего несколько лет. Там никто не знал меня ребенком, не знал мою семью. Мне хочется ощущения принадлежности к чему-либо родственному. Думаю, Мэтью, будучи сиротой, чувствует то же самое.

– В Балфурине нет никого, кто знал бы меня дольше пяти лет, – внесла свою лепту Шарлотта, испытывая чувство общности с этим человеком. – Иногда мне даже кажется, что я не принадлежу к этому миру.

– Возможно, человек сам должен найти для себя дом, где бы он ни находился. Или создать его из ничего.

– Nullus est instar domus, – вставила Шарлотта.

– В гостях хорошо, а дома лучше, – с улыбкой перевел он.

Шарлотта кивнула.

– Ты и латынь знаешь?

– Нет, но… У нас есть учительница древних языков. Она преподает латынь и греческий. У меня лишь поверхностные познания в латыни, – сказала она.

– Я помню своего учителя латыни в школе, – улыбнулся он своим воспоминаниям. – Он был довольно стар, носил коричневую мантию, как монах, и от него всегда пахло сандалом. Он размахивал тростью и страшно пугал нас, мальчишек. Колотил по чему попало и грозился, что обломает трость о наши спины, если мы будем неправильно спрягать глаголы. Прекрасно помню, что заработал на этих занятиях несколько синяков, но мне везло все же больше, чем кузену, который учился еще хуже, чем я.

– Я не знала, что у тебя есть кузен. Ты никогда про него не рассказывал.

Лицо Джорджа застыло. Шарлотта испугалась, не сказала ли она что-то не то.

– Прости. – Она раскрыла ладонь так, что ее пальцы почти касались его руки. – Он умер?

– Нет, – кратко ответил он и накрыл рукою ее ладонь. – Я просто не знаю, где он. Потерял его из виду.

– Вы были близки?

Какая теплая у него ладонь! Она не убирала руку, чувствуя странный покой от его прикосновения.

– Не так, как следовало бы. В последнюю нашу встречу мы сильно поссорились.

– Почему никто никогда о нем не говорит? – спросила Шарлотта.

– Он покинул Балфурин много лет назад. Его обуревала охота к странствиям, стремление найти нечто иное, непохожее на здешнюю жизнь.

Шарлотта убрала руку.

– В этом вы с кузеном схожи. Почему ты печешься о человеке, с которым поссорился?

Он улыбнулся:

– Мэтью тоже меня об этом спрашивал. Потому что он – моя семья. Последний из нашей семьи. Мне почему-то стало вдруг важно ощутить принадлежность к своему роду, почувствовать свои корни, иметь свой дом.

Шарлотту охватило чувство, весьма похожее на нежность. Ей захотелось протянуть руку, погладить его по щеке, возможно, даже успокаивающе поцеловать его в эту щеку.

Хотя Джордж Маккиннон был последним человеком, которого ей хотелось бы успокаивать.

Она встала, оттолкнула табуретку.

– Уже поздно. Если ты уверен, что не нуждаешься в моих кулинарных талантах, то я ухожу. – Она коленкой задвинула табуретку под стол.

– А это нужно?

Шарлотта улыбнулась и продекламировала:

– Уильям Блейк, – определил он.

Шарлотта удивленно кивнула.

– Шарлотта, я так хорошо провел это время с тобой. Так должен говорить муж?

–  Прежде ты действительно никогда этого не говорил, – признала она. – Наоборот, казалось, ты готов на все, лишь бы избежать встречи со мной. – Ко мне ты пришел единственный раз, в темноте, как будто стыдился, что я твоя жена.

– Меня удивляет, что ты соблаговолила поговорить со мной сейчас. Твой муж был ослом.

Она улыбнулась, чувствуя странное удовлетворение от неприязненного выражения на его лице.

– Джордж, я никогда бы не поверила, что пять лет способны произвести в человеке такие основательные перемены. Но сейчас я готова признать, что это возможно. Ты стал другим человеком. Даже человеком совсем другого типа.

Он посмотрел так, словно хотел что-то добавить, но раздумал и лишь молча смотрел на нее со своего места. Выходя из кухни, она чувствовала этот его взгляд, ей хотелось спросить, почему он смотрит на нее так хмуро. Себя она тоже спрашивала, отчего чувствует себя одновременно счастливой и несчастной. Почему его присутствие в комнате делает эту комнату теснее, интимнее?

Почему он вообще вернулся? И что ей теперь делать? Почему ей чудится в нем опасность для себя?

Шарлотта быстро вышла и захлопнула за собой дверь, понимая, что на эти вопросы нет легких ответов.

Следующие два дня Диксон занимался делами, в которых не было особой необходимости, зато они успешно поглощали его время. Он одобрил план постройки нового корабля на верфи в Глазго и утвердил смету ремонта другого, находящегося сейчас в доках. Часть его капитала была переведена из американских учреждений в Английский банк. Расширение сферы его капиталовложений было основой его успеха даже на рынке Малайзии.

Мэтью всегда чувствовал себя счастливым, если его господин был на пике активности. И