их численность в две тысячи, так что на корабле могло находиться свыше восьми тысяч человек. Известно, что удалось спасти 964 пассажира, из которых впоследствии несколько человек скончались. Предположительно погибло минимум семь тысяч человек.

С той поры юристы спорят, правильно или нет поступили люди, потопившие лайнер? Многие немцы говорили нам, что, по их мнению, со стороны русских было подло топить корабль с таким большим количеством женщин и детей, ведь нет никаких сомнений, что в этой катастрофе погибли тысячи невинных людей. Много лет спустя был направлен запрос по этому поводу в институт морского права в Киле. Он высказал свою позицию в письме Гейнцу Шёну, историографу «Густлофа». Институт рассматривает «Густлоф» как законную цель. То обстоятельство, что он был оснащен зенитными орудиями, и на нем находились сотни специалистов-подводников, в известном смысле придало ему статус военного корабля. Хотя на борту «Густлофа» были раненые, он официально не назывался госпитальным судном.

Людям, пережившим ужас торпедирования, а также жителям балтийского побережья, вылавливавшим сотни замерзших трупов в течение многих недель после 30 января, такие выводы показались скорее научными рассуждениями.

Вильгельмина Райтш, отвечавшая за отбор девушек из вспомогательного состава на «самый надежный корабль», все еще находилась в Готенхафене. Вместе со своими подчиненными она проводила идентификацию трупов.

Когда началась операция по спасению людей с «Густлофа», Маринеско уводил свою лодку из опасной зоны. Немецкие и русские сообщения о том, что происходило после торпедирования лайнера, существенно противоречат друг другу. По немецкой версии «С-13» или другая русская подводная лодка атаковала, по крайней мере один раз миноносец «Т-36» и настолько серьезно угрожала тяжелому крейсеру «Адмирал Хиппер», что тот был вынужден спасаться бегством. Однако в русских архивных документах не упоминается о второй атаке подводной лодки. Все опубликованные документы говорят лишь об уходе «С-13» из опасной зоны под шквалом глубинных бомб.

После войны Редкобородов написал в одной из ленинградских газет: «Команде “С-13” пришлось пережить самые ужасные мгновения, которые когда-либо доводилось испытывать. Нас преследовали более четырех часов и сбросили 234 глубинных бомбы в отместку за потерю лайнера. В таких условиях мы в основном двигались на глубине сорока метров, но однажды были вынуждены выйти на мелководье, где толща воды составляла лишь пятнадцать метров. Только благодаря опыту Маринеско, его интеллекту и интуиции нам удалось уцелеть».

По другим сообщениям, Шнапцев, услыхав вдали разрывы первых глубинных бомб, доложил о них Крылову, который начал подсчитывать их. Он обозначал их черточками по десять штук, фиксируя на листке бумаги количество гидравлических импульсов локаторов неприятеля, которые очередями обстукивали рубку лодки. Он отмечал, как взрывы подбрасывали всех, кто находился на борту, как разбивались лампы и выходили из строя механизмы.

Однако мы знаем, что акустические приборы миноносца «Леве» отказали из-за полного обледенения, а «Т-36» имел лишь практические (учебные) глубинные бомбы. Кроме того, миноносцы были переполнены спасенными людьми, поэтому не могли атаковать подводную лодку.

Скорее всего, обе стороны преувеличили опасность, а Маринеско упустил возможность потопить «Хиппер». С другой стороны, «торпеды», вынудившие «Т-36» прекратить спасательную операцию, являлись оптическим обманом, вызванным лунным светом и волнами. За них приняли лунную дорожку с водяными пузырьками.

Вместе с тем не исключено, что акустические приборы «Т-36» обнаружили «С-13», когда Маринеско решил повторно подойти к месту катастрофы, рассчитывая ввести в заблуждение вражеские корабли. По его убеждению, они должны были теперь за ним охотиться.

В любом случае Маринеско к 04.00 31 января пришел к выводу, что ему удалось ускользнуть от немцев. Взрывов глубинных бомб больше не было слышно. Шнапцев также не фиксировал новых шумов винтов. «С-13» тихо отошла от побережья и устремилась в открытое море.

Маринеско всплыл на перископную глубину и осмотрел горизонт. Не обнаружив признаков опасности, он, тем не менее, посчитал слишком опасным всплывать для зарядки аккумуляторных батарей и доклада в Кронштадт о своем успехе. Его решение означало для экипажа еще один неприятный день, а в Кронштадте по-прежнему не знали, где он находится и что делает. Но риск при всплытии был слишком велик.

Он подождал наступления ночи и отправил радиограмму: «30 января. 55 градусов, ноль две минуты, ноль две секунды северной широты, 18 градусов, 11 минут, ноль пять секунд восточной долготы. Время 23.08. Из надводного положения произвел выстрел тремя торпедами. С большой долей вероятности потоплен лайнер водоизмещением около 20 000 тонн. В течение четырех часов подвергался атакам различных кораблей. Повреждений нет. Продолжаю боевой поход».

Капитан 1-го ранга Курников скептически отнесся к сообщению Маринеско. Он поинтересовался, не поступали ли секретные донесения, подтверждающие потопление крупного корабля в районе полуострова Хель, и узНал, что подобной информации не было. Поэтому Курников сделал вывод, что Маринеско все преувеличил. Не было ни одного донесения о том, что в море находится транспорт водоизмещением 20 000 тонн. Для доклада в Москву требовались более точные данные о факте потопления. После этого там будут решать, что станет общеизвестным, а что нет. Даже пропагандистские материалы должны были содержать хоть крупицу истины. Поэтому он проигнорировал радиограмму Маринеско и, в свою очередь, послал сообщение на «С-13». В нем говорилось, что Ленинград 27 января был награжден Орденом Ленина на одном из праздничных мероприятий в Кировском театре (ныне Мариинский театр оперы и балета. — Ю.Л.).

Маринеско продолжал свой боевой поход. Он по-прежнему не знал названия корабля, который ему удалось потопить. Не ведал он и о масштабах случившейся катастрофы. Он вышел в более спокойный и глубоководный район Балтийского моря, чтобы проверить исправность механизмов. Гирокомпас вышел из строя, поэтому определение курса движения лодки стало возможным лишь после того, как старшина Юрий Иванов его отремонтировал. Маринеско также распорядился перезарядить торпедные аппараты.

Это была очень трудоемкая работа. С помощью талей, других подъемных механизмов и тросов торпедисты дружно действовали, уподобляясь команде по перетягиванию каната. В каждый из аппаратов требовалось загрузить полторы тонны стали и взрывчатого вещества. Эту работу они выполняли довольно долго, и, как вспоминают члены команды, Маринеско постоянно их подгонял. Он стремился как можно скорее выйти в очередную атаку. Мы не знаем, что он при этом чувствовал. Но несложно представить, что он был решительно настроен смыть с себя позор, который он навлек на себя проступком, совершенным в Турку. Он прекрасно понимал, что ни одной русской подводной лодке еще не удавалось потопить такой крупный корабль, какой уничтожил он. Эта мысль побуждала его к новым успехам.

Как только «С-13» была приведена в полную боеготовность, Маринеско продолжил патрулирование по маршруту движения конвоев и к ночи снова вышел к отмели Штольпебанк. Он решил атаковать любой корабль, идущий подобно «Густлофу» по-глупому, без должной охраны. Он рассчитывал также «брать на мушку» конвои на другой прибрежной полосе вдоль отмели Штольпбанк. Это был опасный маневр. 6 февраля, когда «С-13» в густом тумане проходила по успокоившемуся морю в районе Хельского маяка, она чуть не столкнулась с немецкой подводной лодкой. Та прошла на расстоянии пяти метров от «С-13». Не веря своим глазам, Ефременков смотрел с мостика на немецких вахтенных офицеров, когда их лодка проходила мимо, едва не протаранив «С-13». Он слышал, как немцы передернули затвор скорострельной пушки. Но когда их орудийная прислуга приготовилась к стрельбе, лодки уже потеряли друг друга из виду и исчезли в густой туманной пелене.