Он поднялся по трапу, тяжело опираясь на Трезубец, кивнул Биндальчи, охраняющим разверстый люк, и приостановился стоявшего справа. У этого человека в волосы были вплетены цветы и перья, талию перехватывал широкий пояс с амулетами.

— Теперь ты вождь Племени Тремиллан? — спросил Лал. Тот прижал ладонь к сердцу.

— Я — Вен Кабриз эн-Таллия, Трезубцедержец, — с опаской ответил он. — Я благодарю тебя за внимание.

— Не за что, — сказал Лал. — Вен кел-Батиен Джириско была великим вождем. Я чту жертву, которую она принесла ради своего народа.

В мерцающем пламени факелов лицо мужчины переменилось, тревога исчезла.

— Я скажу об этом певцам, Трезубцедержец. — Он поколебался и добавил: — Радости тебе.

— И тебе, — отозвался Лал, шагая внутрь корабля.

На затихшем мостике кое-где были расставлены факелы, отбрасывавшие танцующие тени. Из внимания к Первой из Телио и Свидетелю, следовавших за ним в темноту, для их глаз непроницаемую, он взял горящий факел и понес его с собой по узкому переходу мимо кают экипажа, камбуза, спортзала — в медкабинет. Сняв со стены огнетушитель, Лал установил на его место факел, так что танцующее пламя осветило все углы крошечного помещения — более или менее.

Он отыскал аварийный генератор, наклонился его взять — и охнул от боли в ране. Выпрямившись, он положил Трезубец на ближайшую кушетку и поманил Свидетеля:

— Помоги перетащить генератор. Первая из Телио возмутилась:

— Глаза Шлорбы обязан наблюдать и сохранять истинную память для Телио!

— Да, — ответил Лал, собирая остатки терпения, — и как только он поможет мне подсоединить этот генератор, у него появится, о чем Свидетельствовать.

— Так не делается… — начала Первая из Телио и прикусила язык, когда Свидетель прошел мимо нее к Трезубцедержцу.

— Где он должен быть, Анджелалти?

— Вот там, — указал Трезубцедержец. — Шнур слишком короткий, отсюда не дотянется.

Глаза Шлорбы наклонился, ухватился за встроенную ручку, потянул — и спустя мгновение уже ставил генератор туда, куда указал ему Трезубцедержец.

— Спасибо тебе, — сказал Лал уже спокойно.

Вытащив шнур, Лал подключил его к медустановке, вытащил еще один и его тоже подключил, а потом наклонился и перебросил на генераторе какие-то выключатели. Вернувшись к кушетке, на которой был оставлен Трезубец, он взял его, но не стал сразу же возвращаться к генератору.

Вместо этого он перегнулся через кушетку и поймал взгляд Первой из Телио.

— Вот что запомни: если этот генератор оживет, немедленно пошли за Корбиньи, помести ее внутрь большой установки и закрой за ней дверь. Потом прозвенит звонок, и тогда помоги ей выйти. Это самое главное, пусть тебе даже кажется, будто что-то происходит со мной или с Трезубцем. Ты меня поняла?

Она не отвела взгляда.

— Я поняла твои слова, — ответила она холодно.

— Ты будешь им повиноваться? — спросил Лал очень мягко, сам поражаясь нотке угрозы, из-за которой эта мягкость стала жесткой.

Надо отдать должное стойкости Первой из Телио и ее долгому опыту навязывания своей воли людям не менее волевым, чем она. Первая из Телио не отвела взгляда, но судорожно облизала губы.

— Я буду им повиноваться, — сказала она, и Лал кивнул.

— Счастлив слышать, что ты это сказала, — заявил он все с той же смертоносной мягкостью, а потом повернулся обратно к генератору.

Он встал в позу, которая успела стать для него привычной, поскольку Первая из Телио не смогла научить его какой-то более подходящей: рукоять Трезубца уперта в палубу между ступнями, обе руки с переплетенными пальцами сомкнуты прямо под Камнем Страха. Он чуть опирался на него, потому что испытывал сильную усталость, и смотрел на генератор через опасно заостренные зубья.

Сделав глубокий вдох, он постарался очистить разум, избавиться от досады на Первую из Телио, от тревоги за Корбиньи, от страха перед тем, что у него ничего не получится и что она все-таки умрет, несмотря на все его усилия. А ведь он уже один раз ее убил!

Усилием воли он заставил себя отрешиться от всех этих мыслей, превратив свой разум в чистое белое пространство, где он завис, став невесомым. Вся вселенная свелась для него к генератору, видимому сквозь решетку зубьев.

В белом пространстве своего разума он произнес: „Я хочу, чтобы он заработал“.

Ему показалось, будто эти слова подхватило эхом, будто они унеслись за пределы его тела и разума в невообразимо огромные пространства.

Слабо, настолько слабо, что это могла быть всего лишь игра его усталого слуха, он различил переливы смеха. А потом — ничего.

На него нахлынули досада и боязнь неудачи. Он почувствовал, как Трезубец нагревается у него в руках, увидел, что Сариалдан наливается мрачным светом — и заставил себя закрыть глаза, дыша глубоко и ровно, полностью освободив разум. Первая из Телио учила его, что он должен считать свои эмоции инструментами. Но что он знает об эмоциях, о чувствах? Ведь Эдрет научил его обходить эти вещи, столь мешающие успеху вора.

„Никогда не называй своего имени номерной. Никогда, никогда не узнавай ее имени. Держи всех на расстоянии вытянутой руки — или дальше. Никому не доверяй. Единственный предмет твоей заботы — твое ремесло и твои пауки. Вор всегда в стороне, он — умный наблюдатель, посторонний, незаинтересованный…“

— Корбиньи, — прошептал Лал, не замечая, что произносит это вслух. — Линзер. Шилбан. Эдрет. Эдрет, ты лгал…

Ибо что, если не любовь, объясняет жертвы, принесенные ради ребенка чужой крови, но сына его души, наследника всего его земного достояния? Что, если не любовь, могло подвигнуть Эдрета на его последнее безумное предприятие, когда он вполне мог бы последовать собственному совету, остаться в стороне, отпустить своего капризного ученика на все четыре стороны… Предприятие, которое привело его к смерти, да — и без единого укора…

Трезубец до боли жег пальцы. Лал сжал его сильнее, видя только прошлое, где Эдрет старательно окружал защитой того единственного, кого любил на свете, стараясь сделать его неуязвимым.

Лал судорожно вздохнул, содрогнулся от хлынувших слез, наклонил голову — и ощутил волну жара, сквозь опущенные веки увидел вспышку света…

И во внезапно наступившей темноте, пронизанной огнем, услышал шум ожившего генератора.