Кристя сбежала по лестнице и вышла на улицу. Она шла вниз к вокзалу и плакала. Тушь расплылась на ресницах, и глаза защипало; оттого и весь мир распался на расплывчатые цветные пятна. В кассе ей сказали, что последний поезд во Вроцлав уже ушел. Следующий только утром; и она побрела в привокзальное кафе и взяла чай. Ни о чем не думала — сидела, уставившись на болтающийся в стакане ломтик лимона. С перронов в помещение вокзала вплывала туманная промозглая ночь. Это не повод, чтобы не верить снам, наконец подумала Кристя. Они всегда исполнены смысла, никогда не ошибаются, это реальный мир не дотягивает до уровня снов. Телефонные книги врут, поезда мчатся не в том направлении, улицы слишком похожи одна на другую, путаются буквы в названиях городов, люди забывают свои имена. Только сны правдивы. Ей почудилось, что она снова слышит теплый, полный любви голос в левом ухе.

— Я позвонил в справочную. Последний поезд в эту вашу Новую Руду уже ушел, — сказал Анджей Мос и сел за ее столик. На мокрой клеенке начертил пальцем крестик. — У вас тушь потекла.

Она вытащила из сумочки носовой платок, послюнявила уголок и вытерла веки.

— Значит, я вам приснился? Непонятно, чем я таким отличился, чтобы кому-то сниться, совсем незнакомому, живущему в другом конце страны… Ну и что же было в том сне?

— Ничего. Вы только разговаривали со мной.

— А что я говорил?

— Что я необыкновенная и что вы меня любите.

Он щелкнул пальцами и уставился в потолок.

— Странный способ подцепить мужика. Я восхищен.

Кристя не проронила ни слова. Небольшими глотками отхлебывала чай.

— Я бы хотела уже быть дома, — проговорила она чуть позже.

— Идемте ко мне. У меня две комнаты.

— Нет. Я здесь подожду.

— Как знаете.

Он подошел к стойке и принес себе кружку пива.

— Я думаю, что вы не пан А. Мос. То есть не тот, кто мне приснился. Я, должно быть, что-то перепутала. Наверное, это другой город, не Ченстохова.

— Может, и так.

— Снова придется искать.

Мужчина резким движением поставил кружку на стол так, что выплеснулось немного пива.

— Жаль, что я не узнаю о результатах.

— Но голос у вас похожий.

— Идемте ко мне. Хотя бы поспите на кровати, а не за столиком в кафе.

Он видел, что она колеблется. Без этой кошмарной туши на глазах она выглядела моложе. Усталость стерла лоск провинциальной барышни.

— Пошли, — повторил он, и она безмолвно подчинилась.

А. Мос взял ее багаж, и они отправились обратно в горку по пустынной уже улице Сенкевича.

— А что еще было в том сне? — поинтересовался он, когда стелил ей на диване в большой комнате.

— Мне уже не хочется об этом говорить. Не важно.

— Выпьем пива? Или водочки на сон грядущий? Можно мне закурить?

Она согласилась. Он исчез в кухне, а она, поколебавшись минуту, подошла к пишущей машинке. Прежде чем дочитала до конца название стихотворения, ее сердце лихорадочно заколотилось. «Ночь в Марьянде». Она застыла над машинкой, как парализованная. У нее за спиной, в кухне, позвякивал стеклянной посудой Амос из ее сна, живой, теплый, худощавый мужчина с воспаленными глазами, тот самый, всеведущий и всепонимающий, что умеет проникать в человеческие сны, сеять там любовь и волнение, тот, что приводит в движение мир, как если бы мир был занавесом, за которым кроется какая-то другая истина, неуловимая, потому что не материализовавшаяся в события, вещи, нечто ощутимое.

Она прикоснулась дрожащим пальцем к клавише.

— Я пишу стихи, — раздалось у нее за спиной. — Издал даже книжечку.

Кристя была не в силах обернуться.

— Вы присаживайтесь. Сейчас это уже не имеет значения. Я еду в свободный мир. Я напишу вам, если дадите адрес.

Она услышала его голос совсем рядом, слева от себя.

— Вам нравится? Вы читаете поэзию? Это пока только черновой вариант, я еще не закончил. Нравится?

Она опустила голову. В ушах гулко пульсировала кровь. Он мягко дотронулся до ее плеча.

— Что с вами? — спросил он.

Она обернулась и встретилась с устремленным на нее любопытным взглядом. Ощутила его запах — табака, пыли и бумаги. Прижалась к этому запаху, и они постояли неподвижно несколько минут. Его руки поднялись вверх и на миг нерешительно замерли, а потом начали гладить ее по спине.

— А все-таки это ты, я нашла тебя, — прошептала она.

Он коснулся пальцем ее щеки и поцеловал.

— Ладно уж, так и быть.

Запустил пальцы в ее обесцвеченные волосы и присосался к губам.

Затем потянул ее на диван и принялся раздевать. Ей это не понравилось, было слишком грубо и не очень-то приятно, но пускай будет жертвой. Она обязана была на все соглашаться, а потому выскальзывала из костюма, блузки, пояса для чулок и бюстгальтера. Его впалая грудная клетка мелькнула у нее перед глазами — сухая и ребристая.

— Ну и как ты меня слышала в том сне? — пробормотал он жарким шепотом.

— Ты говорил в моем ухе.

— В котором?

— В левом.

— Здесь? — спросил он и всунул язык ей в ухо.

Кристя крепко зажмурилась. Она уже не могла высвободиться. Слишком поздно. Он прижимал ее всей тяжестью тела, овладевал ею, познавал, проникал. Но она словно откуда-то знала, что именно так и должно быть, что сперва надо дать Амосу то, что ему полагается, чтобы потом суметь забрать его самого с собой и посадить перед домом, как растение, как большое дерево. Поэтому она поддалась этому чужому телу и даже неуклюже обняла его руками и включилась в ритм необычного танца.

— Черт бы тебя побрал, — сказал в конце мужчина и закурил сигарету.

Кристя оделась и села рядышком. Он налил водку в две стопки.

— Хорошо тебе было? — Бросил на нее короткий взгляд и выпил водку.

— Хорошо, — ответила она.

— Давай-ка спать.

— Сейчас?

— Завтра у тебя поезд.

— Я знаю.

— Надо завести будильник.

А. Мос поплелся в ванную. Кристя сидела неподвижно и рассматривала святилище Амоса. Стены были покрашены оранжевой краской, но в холодном свете люминесцентных ламп неприятно отливали синевой. Из-под отогнутого края соломенной циновки виднелся кусок стены, где краска сохранила ярко-оранжевый тон. Кристе показалось, что она светится, режет глаза. На окне висела пожелтевшая от табачного дыма занавеска, а справа стояла опустевшая мебельная стенка и пишущая машинка, из которой торчала «Ночь в Марьянде».

— Почему ты полюбил меня? — спросила она его, когда он вернулся. — Чем я отличаюсь от других?

— Долбанутая ты, ей-богу.

На нем снова была та же расходящаяся на груди полосатая пижама.

— Как это — долбанутая?